Золото и мишура
Шрифт:
— И расплатиться с карточными долгами моего отца. Что ж, такая сумма стоит того, чтобы попытаться, не так ли? А поскольку я опоздал на представление гостей, возможно, ты смог бы представить меня?
— С удовольствием.
— Она, правда, немного старовата для меня, но ведь говорят, что женщины подобно говядине: со временем улучшаются.
— Только, старина, не нужно все романтизировать.
— Никакой романтики. Это будет чистой воды деловое предприятие, простое причем.
— Дорогой мой Редклиф, в деловом мире ничто не бывает чистым и очень редко простым.
— В романтике тоже.
—
— Эта, как ты выразилась, «ерунда» позволила нам продать сегодня утром дополнительно пять тысяч экземпляров, — ответил Арчер. — По-моему, совсем неплохо для первого дня моей работы в качестве редактора.
— Да, конечно, в этой статье ты сообщил решительно обо всем, за исключением моей ванны.
— Значит, ты невнимательно читала. Я упомянул о ванне и кране из чистого серебра. Люди любят читать подобные вещи. Американцы заявляют, что они демократы, но в душе они роялисты. Но поскольку в этой стране не может быть короля, они довольствуются богачами. То есть людям нужны такие, как ты, моя дражайшая мамуля, как вся эта публика с Ноб-Хилл. Если ты вдруг подхватишь насморк, я непременно про это напишу, и газету тут же раскупят.
— Но это же вульгарно!
— Разумеется.
— Я передала тебе «Таймс-Диспетч» вовсе не для того, чтобы ты превратил ее в «Бюллетень», этот мусорный ящик!
— Мусорный! Опять я слышу это слово! Но дело в том, что ты отдала газету мне. Теперь она моя, и я буду вести ее так, как считаю нужным. Преступления, скандалы, сплетни, политическая коррупция — вот чем занимаются газеты во всем мире. А в достопочтенном Сан-Франциско такого добра хоть пруд пруди. Между прочим, завтра я обедаю с Дигби Ли. Хочу предложить ему на пять тысяч в год больше, чем он получает у Слейда Доусона.
Эмма была потрясена.
— На пять тысяч больше?! Но ведь для простого репортера это целое состояние!
— И он его вполне стоит. Дигби лучший репортер в Калифорнии, и он будет работать на меня сколько бы мне ни пришлось за это заплатить. Я также пытаюсь наладить контакт с Марком Твеном, чтобы он согласился написать несколько юмористических рассказов для газеты. Погоди, я еще разворошу этот муравейник на Монтгомери-стрит.
— Мне, наверное, следовало бы быть недовольной тобой, — несколько сурово сказала мать, но тут же улыбнулась. — В действительности я должна признать, что все, что ты делаешь, впечатляет, несмотря на вульгарность.
— Ты знаешь, что у тебя самая очаровательная улыбка на свете? Если бы ты не была моей матерью, думаю, я влюбился бы в тебя без памяти!
— А как же мисс Доусон? Разве не в нее ты влюблен без памяти?
Арчер нахмурился.
— Я предпочел бы не говорить на эту тему, — сказал он и погрузился в угрюмое молчание, чем очень заинтересовал мать.
* * *
Для обслуживания приема была приглашена фирма «Гюстав Корбо и сыновья». Тридцать круглых столов на восемь персон каждый были расставлены в столовой, гостиной, библиотеке и на третьем этаже в картинной галерее. Ровно в десять часов вчера
Стар и Хуанито шли через главный холл, когда к ним вдруг подбежал один из французских официантов и подал Стар конверт.
— Мадам, это только что просили вам передать.
Стар взяла конверт, распечатала и прочитала: «Если вы хотите когда-нибудь еще увидеть Крейна Канга в живых, будьте в час ночи в конюшне вашей матери. Никому не говорите, приходите одна — в противном случае Крейн Канг умрет».
Подписи не было. Вместо нее было грубое изображение змеи, которая, как было известно Стар, являлась отличительным знаком тонги Хоп Синг.
— Ч-то это? — спросил Хуанито.
Стар выдавила из себя чуть нервную улыбку и засунула записку обратно в конверт.
— Это от Клары Флуд, которая живет через улицу, — объяснила она. — Она простудилась и потому не смогла сегодня быть у нас, однако она шлет нам свой привет и наилучшие пожелания.
Главным образом из-за своего заикания Хуанито производил впечатление тихого, замкнутого в себе молодого человека. Однако от своих родителей он унаследовал взрывной испанский темперамент, бешеную гордость идальго и изрядную долю ревнивого чувства. Кровь бросилась ему в голову, как только он понял, что его молодая жена впервые за все время их короткого брака солгала ему. Он протянул руку.
— Дай мне эт-т-то письмо! — прошептал он.
— Нет! — Стар резко отняла руку с конвертом и сунула полученное послание за лиф платья. Она была испугана так потому, что боялась навредить Крейну. Однако по кровожадному выражению в глазах мужа Стар моментально испугалась и за самое себя. Ситуацию разрядил приход Эммы.
— Вам двоим накрыт стол наверху в картинной галерее, — улыбаясь, сказала она. — Пусть молодые карабкаются по ступеням, а мы, старики, будем пировать внизу, — сказала она и тут заметила испуганное выражение на лице Стар. — Что-нибудь не так?
— Нет, мама, все прекрасно. Замечательный вечер. — Стар поцеловала Эмму в щеку. — И я очень тебя люблю, — шепотом добавила она.
С этими словами Стар заторопилась к лестнице. Хуанито хотел было что-то сказать теще, но передумал и поспешил за женой. Эмма, прищурившись, смотрела им вслед, уверенная в том, что что-то случилось. Она любила развлечения и играла роль хозяйки со всей серьезностью. Теперь ей не давала покоя мысль о том, что эта пара, в честь которой и был устроен этот пышный прием, испытывает какие-то трудности. Внешне Стар казалась вполне счастливой и спокойной, что отчасти давало матери возможность несколько расслабиться после организованного в спешном порядке брака Стар с Хуанито. Но неужели Эмма настолько заблуждается насчет радости молодых?