Золото Каралона
Шрифт:
– Я думал, ему и полтинника нет!
– Живчик. В позапрошлом году уехал из артели с большими деньгами. Навсегда. Через полгода вернулся с таким видом, словно совершил побег из тюрьмы.
– Алексей, я через знакомого в Москве пробил лимиты на бульдозер и экскаватор. Но старателям не положено по закону выделять новую технику. Надо договариваться с ГОКом. Они получат через министерство, а мы у них возьмем как бы в аренду.
– Я договорюсь. Струмилин – мужик понятливый. Оформляй договора, Борисыч. И на Цукана зла не
Входят члены Совета артели «Звезда». Обсуждают, кто будет заниматься подготовкой полигонов, ремонтировать технику и перебрасывать ее на новый участок.
– Добыча золота упала на треть… – говорит Бурханов, оглядывая каждого. Цукан вновь, настаивает на поиске месторождения на Зимнояхе.
– Да его ни на одной карте нет… Снегирев вскакивает со стула
– Нет на карте, значит, нужно порыться в архивах!
– Какие архивы? Забудь про это видение и гору Шайтан. Бабу тебе, Аркаша нужно сисястую, чтоб дурью не маяться.
– Ты, Димка молод, чтоб меня высмеивать. Читай больше. Вон в журнале «Наука и жизнь» статья есть, что многие видения подтверждаются по жизни.
Бурханов гасит конфликт между своими заместителями, обещает покопаться в документах управления геологоразведки…
– А пока нужно доделать ремонт в больнице.
Цукан возмущается.
– Сколько можно! Дорогу к прииску бесплатно, ремонт даром. Оседлали артель…
– Ладно, мужики, не обеднеем. Зато вонизма и упреков будет меньше. Зарплата наша не дает им покоя.
Утром в кармане бушлата Цукан обнаруживает куранахский самородок. Его можно продать за большие деньги, построить в Уфе дом, обустроиться и таким образом загладить вину перед женой, сыном… Цукан нянчит в руке самородок, на лице гримаса. Он натягивает бушлат, застегивается, идет к выходу и вдруг останавливается в дверях. Снова усаживается на кровать. Его одолевают сомнения… На столе неотправленное письмо Анне Малявиной со словами: «Что случилось! Полгода нет от вас писем?..» Он запирает входную дверь. Прячет самородок. Смотрит на себя в зеркало и укоризненно выговаривает: «Эх, Цукан, Цукан!»
Поезд Владивосток-Москва.
В купе Аркадий Цукан мужчина горбоносый, лицо обветренное, смуглое, кисти рук крупные рабочие, листает альбом для рисования. Смотрит эскизы: двухэтажный коттедж, деревенский рубленый дом с широким крыльцом и навесом, немецкий фахверк с черепичной крышей. Попутчик, молодой парень, заглядывает в альбом. Спрашивает:
– А вы что – архитектор?
– Нет, я дом буду строить.
– Так это же дорого, хлопотно… Проект нужен.
– Я за последние годы все продумал. Жена рассказывала, у ее деда в поместье под Уфой дом стоял большой с мансардой, окна огромные с лестницы мыли, а по всем комнатам водяное отопление. И веранда просторная с оранжереей. Вот я такой же хочу.
– Я жил в деревне, скучно там… Вот еду в Челябинск на завод.
– А я в Уфу. Люблю этот город. Вещи сдам в багаж и на Гоголя, там чайхана, там настоящий лагман, учпочмак… Эх, прямо пальчики оближешь.
Он откидывается на перегородку, представляет свой приезд в Уфу.
Нижегородка. Пригород Уфы: одна улица вдоль, две поперек. Внизу лента реки. Грунтовка. Деревянные заборы. Палисадники с черемухой, разноцветная мальва, вымахавшая к осени под два метра.
Малявины запоздало обедают. Анна поднялась из-за стола, поздоровалась и ни намека на улыбку. Цукан свалил сверток с подарками на пол у стены, разулся. Анна упрямо молчит.
– Семь суток добирался. Торопился. На вокзале таксиста едва уговорил, везти в Нижегородку… В этот раз большие деньги заработал в артели. Не веришь, Аня? – Бросает на стол деньги. – Бери. У меня еще есть.
Анна садится и, как бы, не замечая денег, сдвигает кастрюлю с картошкой, миску с поджаркой.
– С какого числа, Ванюша на работу?…
– Двадцатого выезжаем, суточные выдали, на проезд!
Аркадий кидает на лавку под вешалкой, новенькую фетровую шляпу, идет к столу с бутылкой шампанского.
– Ты же любишь шампанское, Аннушка. Я помню…
Разливает шампанское в чайные чашки. Пить ему приходится одному раз и другой.
– Это, Ванюха тебе. Японскую куртка выменял на песцовые шкурки. Примерь.
– Мне завтра в командировку в Чишмы…
В комнате тоскливая поздняя осень. По телевизору фигурное катание.
– Давай, Ваня, выйдем покурить? – предлагает Аркадий с заискивающей интонацией.
– Не пойду!
– Но куртку-то хоть примерь…
– Нет, не буду.
Отводит глаза от яркой куртки-трехцветки, брошенной на спинку стула. Бурчит дерзко:
– Шел бы ты!..
– Как смеешь мне, отцу?!
– Где ты был раньше! Где! Теперь я сам зарабатываю…
Аркадий голову вскинул, повернулся к Анне, а она молчит. Встал напротив сына, который, на полголовы выше. Худой, шея цыплячья, но смотрит с наглым вызовом.
– Зря ты так! – говорит Аркадий от двери негромко, но внятно. – Пожалеешь вскоре.
Слепо тыкается в калитку, толкает в обратную сторону. Когда распахнул, то заспешил от дома не улицей, а глухим переулком.
Два года назад Анна сказала: «Всё, Аркаша, последних разов не будет!» А он не поверил ей, решил – перемелется, деньги на стол и всё образуется. Бросил ненавистную работу на фабрике и вместе со старателем из Рязани, снова уехал в Якутию, оправдывая себя тем, что деньги почти на исходе… Думал на сезон, а вышло два и, снова кругом виноват. В тот давний приезд Аркадий ощущал себя королем в уфимской Нижегородке, куда прикатил от вокзала на такси.