Золото Каралона
Шрифт:
И они потянулись вслед за пожилым машинистом, который уверенно шагал по длинному косогору к станции. Так же уверенно подвел их к локомотивному депо.
– Братья-железнодорожники пропасть не дадут. Может, харчишками разживемся.
Притомленные солнцем они сидели в тенечке, ждали. Стало казаться, что забыл про них машинист. А он вывернулся из-за пакгауза с тряпицей в руке улыбчивый, говорливый.
– Договорился, голуби мои. Вас ребята в дровяной тендер посадят, а я с ними на паровозе за помощника кочегара. Хлеба нет даже за деньги. Вот рыбкой малосольной разжился.
Постелил тряпочку. Растрепал омуля. Гунька сноровисто надергала кусочков с брюшной части. Сделала жовку.
– Вы, Алексей из благородных, похоже?
– Да, нет. Из купцов я. Выучился на инженера. Толком освоиться не успел – революция.
– А мы – железнодорожники, как ее приветствовали! Бастовали, флагами махали… А нынче без работы. Дорога стоит. Паровозы разбиты. Я семью отправил к родственникам в Богомягково. В деревне сытно живут. Ладно, Бог не выдаст, свинья не съест…
Харбин, 1920.
Дрейзер негодует, ругается, как извозчик: «Изверги!.. Как можно без суда, кинуть в тюрьму невинную девочку. Это же!..»
Алонин сдвигает брови к переносице, ему неприятен этот крик, он кажется теперь показным запоздалым.
– Я ее вытащу… Я денег дам следователям, золота.
– Но ведь она ни в чем! На ней ни один прииск не оформлен.
– Дороти в тюрьме, но, слава Богу, живая. А моих всех! Какой суд? О чем вы!.. Им наши прииски нужны, наши отводы, выделенные государством. Золото! Они готовы за это пытать, убивать. И хватит, хватит!..
Алонин выскочил из комнаты. После всей кутерьмы, долгой дороги, а главное досады на самого себя, а больше всего на тестя, который решил оставить Дороти и свою больную мать в Иркутске. Но не упрекнул его, не сказал грубых слов на излитое возмущение, а хотелось. Всё вместе это угнетало, не давало покоя.
Нашли Алонина через несколько суток возле Зеленого рынка в подвале опиумной курильни в обморочном состоянии. Гунь Чой выведала. Она же взялась отпаивать горчайшим отваром, она делала древний массаж Туйна, парила ноги горячей водой, а потом укладывалась рядом, свернувшись по-кошачьи калачиком. Сквозь тягучее болезненное забытье, Петр слышал слова китайской песенки, похожие на журчанье ручья. Когда ломка прошла, она снова пришла среди ночи и улеглась рядом, нашептывая ласковые слова. У нее оказалась упругая грудь с темными обводами вокруг сосков, гибкое пружинистое тело и такая искренняя страсть, что он долго летал под облаками, удивляясь своему необычному состоянию.
Через неделю Гунь Чой уехала в Иркутск с деньгами и четкими наставлениями Якова Давидовича, кому и сколько передать денег.
– Но я сам хотел поехать!
–Петр, эти сволочи только и ждут. Скрутят тут же. Лучше не суйся. У большевиков в правительстве работает знакомый юрист Житинский. Он мне обязан. Я его спас в двенадцатом годе. На него надежда… Кроме того, я передал заявление, что отказываюсь от принадлежащей мне недвижимости в пользу новой власти. Поэтому, пока отправляйся в Баргузин. Надо под видом рыбной коммерции вывозить золото…
Петюнчик Алонин подрастал и называл мамкой черноволосую улыбчивую Гунь Чой, которую остальные звали Гунькой. Все с нетерпением ждали известий из Иркутска. Письмо с оказией передали в престольный праздник. Собрались родственники, читали, перечитывали. Больше всех возмущалась жена Драйзера и тут же осаживала, укоряла маленького Петю: «Да не мать это твоя. Это Гунька, прислужница наша».
Драйзер, щуря подслеповато глаза, взялся вслух зачитывать письмо Дороти.
«Я
– Это надо же такое придумать!
Он откинулся на спинку кресла и после паузы вновь стал читать.
«Я не знала, что в местах, где выдача разрешений на выезд за границу не производится, с такими просьбами надо обращаться в местный губернский отдел ГПУ по месту жительства. А хуже всего, что удостоверение ГПУ выдается на основе поручительства двух граждан РСФСР, не опороченных по суду и не состоявших под следствием.
Сергей Дмитриевич помогает, как может, выступил поручителем, но проговорился, что у него самого дела плохи, его дважды вызывали в ГПУ, могут арестовать. Второго поручителя пока не нашла. Пишу кратко, чтобы не разреветься. Очень скучаю по всем вам и особенно по сыну. Надеюсь на скорую встречу. Ваша Дороти».
Письмо долго обсуждали. Алонина с трудом отговорили от торопливой поездки в Иркутск. Решили ждать известий от Житинского.
В октябре приехал из под Нерчинска Ипатий с рассказами о советской власти и продразверстке. Сразу же потащил Алексея в харбинский «Яр», где вместо цыган пели полуголые шансонетки. С одной из них закружился Ипатий, и потом еще неделю без продыху мотался по ресторанам в старом и новом городе, пока не кончились деньги.
– А че их жалеть! – сказал он Алонину и как-то по-новому и зло усмехнулся, словно знал, что-то такое, что не знают они здесь в Харбине. – Скотоводов пока не терзают, зато ломпасников наших комиссары почитай всех на тот свет спровадили, когда шубутнулись. Остальные по тайге бродят.
– Переезжай, Ипатий в Харбин. Документы тебе выправим.
– Жена не хотит. Может и утрясется.
С тем и уехал Ипатий, продолжая мечтать о колбасном заводике.
Дрейзер неутомимо занимался созданием на паях коммерческого банка в Харбине. Предлагал Алонину должность управляющего филиалом банка в Хайнане. Он отказался. Раньше восхищался искренне тестем, удивлялся его хватке, в чем-то пытался подражать… Трещина образовалась, когда из-за возни с золотом Дороти оставили вместе с больной бабушкой в Иркутск. Ее тюремное заключение, а потом бесконечное ожидание, делали отношения все более формальными, а последняя поездка в Баргузин, внесла полный разлад в семейные отношения.
Усть- Баргузин. Большой старый дом Дрейзеров на улице Нижней полого сбегавшей к пристани стоял почти нежилой, только в цокольном этаже, где жила прислуга, появлялся по вечерам свет. Хромов много раз прогуливался мимо, заглядывал сквозь щели в заборе. Попытался втянуть в разговор сторожа, охранявшего дом почетного гражданина и купца первой гильдии Дрейзера, а он, старый служака, признав бывшего станового пристава, не стал откровенничать. Даже обругал непотребно.
Хромов шагал в горку с баргузинской пристани, нес в руке плетеную корзину набитую свежевыловленной рыбой, вспоминал этот разговор и меланхолично размышлял о незавидном своем положении. Похоже, Дрейзер навсегда укатил за границу, и его грандиозные планы заработать большие деньги, из-за этого разрушились. «А может прикатить к нему в Харбин. И нате вам! А если узнают, подстрелят в дороге…»