Золото тофаларов
Шрифт:
— Уверен.
В сумерках резкий ветер задул с Хоройского Белка, разогнал низкие дождевые облака. Яркие звезды зажглись над долиной Бирюсы. В темноте гул реки слышался сильнее. В тяжелом, глуховатого тона реве неожиданно возникали высокие, чистые звуки, иногда сливаясь в странную, затейливую мелодию.
Майор смотрел вслед маленькому отряду, медленно уходящему вниз по реке. Лошади осторожно ступали по мокрой гальке, вздрагивали от холода. Каждая несла по два опломбированных вьючных ящика защитного цвета с металлической окантовкой. Темнело быстро. Через сотню метров Захарченко
Проверив посты, майор зашел в свою комнату и встал, опершись руками на стол. Он знал, что если сядет или ляжет, то немедленно уснет, но сдаваться не хотелось. Еще минуту он боролся, потом вытащил ТТ из кобуры, положил под подушку, достал из сейфа две запасные обоймы, сунул в карманы брюк и упал не раздеваясь на койку.
«Они вернутся утром в пять. В пять ты проснешься. В пять… Золото укрыто надежно… Ты сделал, что должен…»
По всем приметам до бункера оставалось никак не меньше шести километров, а лейтенант уже чувствовал, что силы его на пределе. По этой тропе, похоже, лет пять, а то и больше, никто не ходил — сплошные завалы из полусгнивших деревьев и заросли колючего, цепкого кустарника. Одна из лошадей повредила ногу и с каждым шагом все заметнее хромала.
— Привал. Передохнем чуток. — Лейтенант устало опустился на поросшую мхом кочку и прислонился спиной к холодному мокрому стволу лиственницы.
От мха шел пряный теплый запах, слегка сладковатый, непривычный. Сильный ветер шумел в кронах деревьев, его гул перекрывал другие, обычные в ночном лесу звуки, и невольная, неосознанная тревога постепенно овладевала душой.
Сержант Павленко, крепкий мускулистый хохол, снял с плеча карабин, прислонил оружие к дереву и сел рядом с лейтенантом.
— Перекусить трэба, товарищ командир! — В густом голосе его слышалась фамильярность старого унтера.
Лейтенант кивнул, и Павленко повелительно махнул рукой младшему зэку. Тот развязал вещмешок, вынул буханку хлеба, пару банок консервов. Павленко извлек финку из ножен, протянул ему лезвием вперед. Студент присел на корточки, неумело ковырнул банку ножом.
Каманов стоял возле лошадей, вглядываясь в прогал, туда, где расступалась стена тайги и в чуть светающем небе уже появлялись контуры горы Катышная. Ночной переход по горной тайге совсем не утомил его, сказалось прошлое охотника и разведчика. С радостью он осознал, что по-прежнему превосходно видит в ночном темном лесу.
Краем глаза он заметил, что лейтенант задремал, опустив подбородок на грудь.
— Дай-ка мне. Быстрее будет, — шагнул он к студенту и взял у того нож.
Теплая рукоятка из капа удобно легла в ладонь.
Павленко почуял опасность, успел немного приподняться. Нож Каманов не бросил — навык подзабылся без практики, и он решил не рисковать. Бросился сам, одним прыжком преодолел расстояние, вложил всю энергию тела в удар. Нож ушел в шею глубоко, но сержант — здоровый черт, конвульсивно дернул руками, стряхнул нападавшего. Каманов успел схватить карабин за ремень, кувырком откатился назад, в темноту.
Лейтенант вскочил, зацепился ногой за корень, упал, схватился за кобуру. Сколько времени надо — кобуру открыть, ТТ вынуть, патрон в ствол дослать, а главное — мишень в темноте углядеть глазами от бессонницы красными. Не успеть…
Каманов затвор передернул, когда за дерево катился, сразу, рефлекторно. Карабин вещь для него такая же привычная, как для другого ложка. Подниматься — зачем? Видел, как лейтенант кобуру царапает, лицо видел, не просто белое пятно — мишень, а глаза, рот в крике раскрытый. Снайпер должен в темноте хорошо видеть — это профессия его. Целиться не стал. Руки и глаза — единый механизм, сами свое дело сделали. Вой ветра приглушил выстрел.
Мощный патрон у русской винтовки. Лейтенанта отбросило назад, ударило о дерево. Пуля вошла точно в переносицу, на выходе разнесла затылок.
Каманов дернул затвор, гильза желтым светлячком упала в мох. Правой ладонью ласково провел по стволу — привычка. Оружие он всегда любил, относился как к живому. Оно-то никогда его не предавало. На коробке карабина сверху тульское клеймо и год — 1944; может, и повоевать успел этот ствол, может, там же, где и он, Каманов.
«Сорок девятый и пятидесятый. Я убил пятьдесят человек. Восемнадцать теперь офицеров, двое штатских, одна женщина. Остальные — рядовые и унтера. Почти всегда я видел их лица. И запоминал. Этих буду помнить тоже».
Горячка боя, давно уже не щекотавшая нервы, стала отпускать. Каманов почувствовал холод, поежился, бережно положил карабин и обернулся.
Лошади по-прежнему стояли, низко опустив головы. Студент сидел на земле, прижав руки к груди, глядел на Каманова полными ужаса глазами.
Каманов подошел к нему, подобрал опрокинувшуюся банку консервов, запрокинув голову, вытряхнул в рот остатки тушенки. Оторвал кусок от намокшей буханки, жевал жадно.
— Бежать надо! — тихо произнес наконец очнувшийся студент и взвизгнул фальцетом: — Бежать!
— Бежать не надо. Успокойся, дуся. Вот пожуй лучше. Сейчас работать будем. — Каманов говорил быстро и повелительно. Истерику у студента надо было на корню выбить.
— А как же…
— Да вот так же. Скалу на той стороне ручья видишь? Оттащим ящики туда — вон в ту пещерку по левому склону. Там зароем. После вернемся в лагерь. Надо бы служивых прикопать, да времени мало.
— Как — в лагерь?
— К утру Клич со своей шпаной всю охрану передавит, так что лагерь просуществует еще часов пять или шесть.
— А нам-то зачем туда?
— Дуся, у нас всех запасов — полбуханки хлеба и четыре патрона, надо пополнить резервы на дорогу. А потом я хочу Семена вытащить оттуда. Шанс очень маленький, но попытаюсь. Должок у меня перед ним. Ну, давай работать.
— На хрена тебе эти ящики? Майор говорил — там какие-то документы.
— Документы? Столько не весит даже собрание сочинений Вождя всех народов. Кобылы вон ноги еле передвигают. Ну, не догадываешься, что там?
Каманов подошел к одной из лошадей, внимательно осмотрел вьючный ящик. Сделан крепко, но замок — так себе.