Золото
Шрифт:
Когда ее будильник запикал под ее ухом в пять утра, как цыпленок, она вылезла из спальника, как и не спала. Или она и в самом деле не спала?.. Бессонница, подруга. Так вот ты какая. Она сбегала на море, как всегда, быстро искупалась, захолодавшая за ночь вода смыла с нее ночные миражи. Растеревшись досуха, докрасна махровым полотенцем, она весело взбежала по обрыву, появившись в лагере как раз в тот момент, когда Серега бил поварешкой в ее медный таз и кричал: «Подъе-о-о-ом!» Она с размаху ринулась в раскоп. Спуститься на дно раскопа было уже очень сложно – вглубь, в землю, ребята врубились уже не на пять-шесть метров, а гораздо глубже. Задорожный сказал, что раскоп Гермонассы – один из самых глубоких археологических раскопов Европы. Она карабкалась по разрытым крепостным стенам; по разрушенным
– Керамическая дама! – возопил Серега, обнаружив ее на месте, около медно поблескивавшего на солнце таза, выпрошенного на лето у старухи, хозяйки бычков Бычи и Кози, седой Савельночки. – Вы уже на посту!.. Светик, ты пока не мой черепки, а… ты пока поработай лопаточкой, а?.. рабочих рук не хватает сейчас, ну, ты ж понимаешь… немного, ладно?.. а потом садись и мой…
Она все поняла, схватила лопату. Мягкая в глубине земли глина стала маслом резаться, подаваться под ржавым лезвием лопаты. Она рыла и рыла, вгрызалась внутрь земли, и ей нравилась эта мужская работа, это проникновенье внутрь земляной плоти, это отмыканье, слой за слоем, земляных погибельных тайн; вот так и все мы станем землей, прахом, и Екклесиаст прав – из праха человек вышел и в прах возвратится… Все мы станем землей… Она копала и копала землю, и между ее лопаток струился пот, и она понимала теперь труд землепашца, землекопа, крестьянина, охотника, солдата; она понимала и труд гончара, и труд бондаря, и труд корабела, и труд могильщика, что ставит комом земли черную точку над золотой и сверкающей жизнью. Она понимала теперь Мастера. Она чувствовала запах земли. Земля пахла возбуждающе – свежей, только после купанья, кожей, полынно-горькими корнями, пряным и перечным тестом тысячелетий.
Она стала совсем мокрой, как мышь. Она ритмично поднимала и опускала лопату, отваливала пласты земли. Разбивала их лезвием. Отодвигала ногою, пальцами твердые комья, отшвыривала камни, сколы кирпичей. Она врубалась в землю далеко от крепостной стены. И тут ее лопата наткнулась на твердое. Она чуть не упала животом на древко лопаты, внезапно остановившись, прекратив размеренные взмахи. Железо! Или…
Она села на корточки. Стала, как собака – когтями, рыть ногтями яму, отрывая голыми руками брус железа, помешавший ей копать дальше. Сначала освободилась металлическая загогулина, заторчавшая из срезанного земляного края. Древняя посудина?.. Мало ли у жителей Гермонассы было всяких ваз, амфор, кратеров, киликов… Светлана взяла деревянную лопаточку, валявшуюся около таза, и стала откапывать железную штуковину, отбрасывая землю со всех сторон. Уже через минуту ей стало ясно, что железная загадка длинная, наверное, бронзовая, и лежит в земле плашмя, и это не посудина, не чаша, не килик, а это…
Что это?!.. Что… это…
Она рыла и рыла, сжав зубы до боли. Она уже понимала – она наткнулась в земляном море на крупного тунца. Ну, еще немного… еще капельку… железяка подается, она уже может запустить в землю руки, может вцепиться в нее черными ногтями, потянуть, рвануть на себя… ну, еще усилье… ну…
Она, рванув железку на себя, не удержала равновесья и упала с корточек на спину, крепко зажав в руках то, что она вырыла из-под земли. С края раскопа, из-за круглого парапета бассейна, на нее насмешливо глянул небритый Леон.
– Что, бутылочку зажилила у Славки и втихаря похмелялась?.. а может, медицинский спиртик весь грохнула?..
Леон заткнулся, когда она встала на ноги, держа в руках тяжелый, длинный, весь облепленный землею, бронзовый меч в бронзовых ножнах. Великолепно сохранившийся. Настоящий. Боевой. Царский.
Она
И все, кто был в раскопе – ведь они прекрасно видели, что она нашла, и как она встала, держа в руках меч, – постепенно замолкли, выпрямились и стали смотреть на нее. И все молчали. И Светлана молчала. И молчало белое, неистовое солнце вместе с ними, над их закутанными в холстину, войлок и солому потными головами.
– Светка, – наконец подал хриплый голос Серега, – ты это… что?..
Он мог бы и не спрашивать. Все видели – это чудо.
Задорожный, бросив чистить метелочкой почти целую чернофигурную вазу, отрытую вблизи бассейна, стерев стекающий со лба на брови едкий пот, прищурясь, глядел на Светлану, застывшую с мечом в руках, и святотатственно подумал: да, вот, это и есть награда за троих убитых, это и есть Божья награда, отплата за страданья.
И тотчас же пронизала мысль: награда-то награда, а за эту радость ты можешь и заплатить сполна. Новой монетой. Столь же золотой.
Задорожный, не видя, куда наступает, как идет, раздавливая откопанные Серегой и Ежиком черепки, подошел к застывшей, как античное изваянье, Светлане. Он тихо подложил свои ладони под ее, держащие меч. И она вздрогнула и посмотрела на него, и глаза ее сказали: «Ты царь мой. Бери. Владей. Это твой меч. Твой».
Он разлепил губы. Она опередила его.
– Отмыть?.. он весь в глине…
– Да… скорее…
Он взял меч из ее рук и понес к медному тазу. Все глядели на них, как на призраков, на восставших из черноты времени владык Гермонассы. Светлана скрючилась около таза; они стали мыть в тазу меч вместе, будто вместе стирали белье, и Светлана терла бронзу скребницей, оттирая тысячелетнюю грязь; и, когда из-под отмытой глины сверкнуло красно-желтое, слепящее, из всех глоток вырвался дружный вопль:
– А-а-а-ах!..
Золото. Это было золото.
Меч был и вправду царский.
Это было настоящее червонное золото, крепкой мастерской ковки; златокузнец выковал фигурную рукоять, мощные, массивные ножны, красивый эфес. Задорожный опустил меч снова в таз, потер ладонью в теплой воде. Поднес опять к глазам. На рукояти была вычеканена фигура девушки. Девушка сидела верхом на льве. У льва в зубах сиял красный крупный рубин. Камень был наполнен таким чистым, беспримесным светом, что Задорожный закусил губу – только сейчас из-под огранки, из мастерской ювелира.
– Господи, – шепнула Светлана, – Господи Боже мой… и это я… нашла?!..
– Это вы нашли, Светланочка. – Задорожный глядел на нее, прищурясь. Она не могла рассмотреть выраженья его глаз. Солнце безжалостно озарило все его морщины на задубевшей от загара коже, серебряный блеск стриженных висков. – Я вас поздравляю. Я себя поздравляю. Я поздравляю всех нас. Я…
Он задохнулся – оттого, что она смотрела на него.
– Я весь мир поздравляю…
Он наклонился над мечом.
– Золотые ножны… Не греческий канон… Нет, таких мечей греки не делали… Я не припомню такого канона мечей даже в крито-микенскую эпоху… Ахейцы?.. Эпоха Трои?.. – Он наклонил голову над мечом еще ниже. – Как превосходно выделаны ножны… Эти изумруды наверняка египетские, только в египетских копях в то время добывали такие крупные изумруды… И аквамарины, да… греки тоже очень любили аквамарины, они украшали им даже конские сбруи, у Александра Македонского был конь, Боанергос, так Александр повелел изукрасить его сбрую аквамаринами… но жемчуг, жемчуг!.. Жемчуг, Светлана!.. – Он обернулся к ней. Она прочитала в его глазах: я потрясен, я не нахожу слов, я… – Такие перлы, Светланочка, находили только в южнорусских реках… в тех, что текут по Восточноевропейской равнине… в Борисфене, в Танаисе…
Она хотела спросить: а что за реки Борисфен и Танаис?.. – как вдруг все, работавшие в раскопе, как сбесившись, как сойдя с ума, размахивая руками, выкрикивая безумные и радостные кличи, вопли, зайдясь в неистовом: «Ура-а-а!..» – ринулись к ним, стоящим с золотым мечом в руках, и Задорожный чуть не упал, опрокинутый наземь восторженной толпой археологов.
– Меч, меч!..
– Черт побери, настоящий…
– Ну не картонный же, Ежик!..
– Дайте потрогать…
– Вы такие сумасшедшие, ну разве можно так орать!.. до самой Керчи слышно…