Золотое солнце
Шрифт:
За что я люблю грот Кеннаам, так это за то, что здесь удобно мыть голову. Во-первых, в одном месте ручей срывается со скалы небольшим водопадом, под которым одно удовольствие промывать волосы, во-вторых, в одной из проток, которые наполняются только весной, есть небольшой выход голубой глины. Не яичный желток, конечно, но тоже весьма правильная вещь.
Вымывшись, я уселась сушить волосы на самом солнечном месте. Конечно, зеркальное облачение было куда чище, чем то, во что переодел меня Малабарка, и здесь, в безопасном убежище, можно было бы без страха надеть его... но вдруг я поняла, что после всего, что случилось за последние два дня, эти тряпки вызывают у меня лишь отвращение. Тем более что и серебро с ногтей уже полностью слезло — мытье головы этому способствует, как ничто иное.
Все здесь навевало мне воспоминания о Кайсаре. После его отбытия с острова
Вот и хорошо. Пусть хоть что-то останется нетронутым — прядь сильно вьющихся черных волос, тонкий шрам на скуле, задевающий мочку уха, плащ цвета обожженного кирпича, на котором мы предавались ласкам. И еще звук флейты, не нашей, а короткой и тонкой, какие бывают у народа Малабарки — этому Кайсар тоже выучился в плену. Иногда под его наигрыш я тихонько напевала одну из тех четырех или пяти песен, которые умею воспроизводить, не фальшивя...
— Не дергайся, это я.
Малабарка, легок на помине. Я так глубоко ушла в воспоминания, что даже не расслышала плеска шагов по воде. Лицо у него несколько... разгладилось, видимо, что-то нашел, хотя то ли, что искал — не знаю.
— Слушай, Малабарка, — спросила я, когда он опустился рядом со мной на прогретый солнцем песок. — Тебе что- нибудь говорит имя Кайсар Лиртена?
— Ничего, — равнодушно отозвался он. — Кто это?
— Один... в общем, один аристократ из метрополии, который лет десять назад попал в плен к твоему народу.
— Не слыхал. Скорее всего не к нашей стае, не к Крысам. Так это он выучил тебя канналане?
— Именно. — Я вздохнула. — Просто так, ради развлечения. Вот кто, кстати, был по твоей символике сильнейший «махаф». Даже следы от него в песке оставались неглубокие, словно не человек прошел, а вестник богов на крыльях ветра...
— Красиво говоришь. — Малабарка сплюнул в лоскуток то, что жевал все это время, и засунул в рот еще горсть листьев. — И освоилась быстро.
— Просто это то, что я умею лучше всего, — объяснила я. — Тебе жизнь даровала радость вести людей в бой, а мне — понимать знаки и символы. Это как минимум столь же достойно уважения. И зря ты говоришь, что «махаф» труден для понимания. Ничего трудного: «атсал» — купец, «киит» — маг, жрица, «хутель» — наемник или, извини, разбойник, а «махаф» — уличный актер, танцовщица. Или такой авантюрист, как Кайсар.
На это он не ответил ничего, впрочем, я и не требовала от него ответа. Некоторое время прошло в молчании. Солнце медленно клонилось к закату, мои волосы почти высохли, в лоскуток легла новая порция целебной жвачки...
— Знаешь, — наконец выговорила я, — пока я не начала разбираться с твоим талисманом, у меня было такое предположение: твои и наши боги — враги. Поэтому один из вас, выброшенный на наш остров, должен либо погибнуть, либо перейти под власть Лоама и Серенн. Но это все равно что пойти на службу к врагу, и по возвращении к своим такого человека ждет судьба предателя. А вот теперь, когда я узнала, что и ваша, и наша магии имеют в истоке Незримого Владыку, совершенно не знаю, что и подумать. Одно знаю: все это нравится мне чем дальше, тем меньше.
— Мне тоже! — Малабарка зло сплюнул.
— Да, кстати, — заметила я, — про то, что случилось со мной, ты уже все знаешь. Половину тебе рассказала я, вторую половину ты видел своими глазами. А вот я еще ничего не знаю про то, за что маннаэл макаль Черных Крыс удостоился такой странной чести, как изгнание к нам...
— О, Аххаш... Для меня это бессмыслица. Пережил и забыл... — Он взглянул на меня изучающе, словно взвешивая: а стоит ли начинать? Наконец решился.
— Тебе понравится... Мы, вся стая Крыс, промышляли в хорошем месте. Самые дальние гавани Империи, если идти к полночи. Туда мало кто добирался из морского народа, овцы нестрижены... Одиннадцать кораблей — большая сила. Мы работали их шутя. Раз, другой, третий... Гарнизоны разбегаются, мало кто лезет на рожон, черви, даже схватиться в полную силу не пришлось. На четвертый раз попался в плен их офицер, куча дерьма, захотел жить, а на бою его изувечили, отрубили три пальца. Бесполезная груда падали, жертвенное мясо. Так вот, захотел жить. Рассказал, что явилась специальная команда. Три когорты, три сотни лучников, наемные варвары и какие-то еще неустрашимые. Займутся нами как надо, мол. Мы, конечно, занялись ими как надо. Высадились, где нельзя высадиться, застали их спящими, зарезали каждого третьего, прочие разбежались. Была там кучка настоящих. Ловкие, как придонные братья. Они только и остались на месте, не побежали. Эти, что ли, и были неустрашимые? Вот же снасть камбалья... Я взялся за их старшего. А все смотрят, Аххаш, как мы на мечах рубимся. Я его и так, и этак, не идет на меч, хорош. Он тоже все свои финты показал, но и я ему не даюсь. Вот же чума! Работаем наравне. А вокруг наши, смотрят. По двадцать наших на одного их бойца. Голыми руками не возьмут, конечно... Но положат скоро. А эти... не боятся. Как мы, понимаешь, совсем как мы, не боятся умирать, Аххаш Маггот! Уважил я его. Отпустил как человека, не дал прикончить, как ползучего краба. Его, старшего, и десяток бойцов при нем еще оставались, так им я тоже разрешил уйти подобру- поздорову. Он мне: мол, нужна будет помощь или что, я, префект Наллан Гилярус, добро забывать не приучен. Я ему: давай, говорю, иди живее, мол, какая мне от тебя помощь, подумай сам, сухопутник, ты живешь на неверной земле, а я — в вольном море, какая же мне помощь — от тебя, червяка? Говорю ему: мол, я, Малабарка Габбал, жалую тебя: иди прочь. Ушли. Тут вылез Ганнор, корабельный мастер, это у нас...
— Ты можешь не объяснять. Я понимаю, о чем идет речь.
— У нас и раньше были нелады. Он взбунтовал остальных. Мол, одиннадцать человек могли стать нашей добычей и не стали. Мол, абордажный мастер...
Я механически повторила за ним эти слова, словно откованные из звенящей стали:
— ...маннаэл макаль...
— ...да, абордажный мастер, мол, много на себя берет, против закона пошел. Лишил вольных Крыс одиннадцати рабов... Судить его, сбросить его! — так он кричал. Гнилой топляк, старый, хитрый, давно готовился... Это я сейчас понимаю. За мной пошло меньше людей, чем за ним. Намного меньше. Безнадежно. Закон такого не разрешает, точно, но наша вольность стоит дороже. Так я думал, дерьмо. Моих было совсем мало, я решил зря не губить их. Приказал сидеть смирно. Но и сдаться так просто было бы против... да против всего. Взял с собой троих самых отчаянных, они бы все равно не стали пережидать. Схватился с прочими, пусть убьют, твари, что мне, смерть в глаза не глядела? Вышло иначе. Этих троих положили, а меня взяли. У двух Ганноровых крабов я, правда, сам забрал жизни. Но они меня взяли. Так бывает иногда...
Он умолк. Заходящее солнце щедро обливало золотом его лицо, руки, волосы, поблескивало на кольце в волосах, превращало черное рванье в тусклую темную бронзу... В этот миг он не был тенью моих снов, но и от варвара в нем было мало, как никогда. Меня вдруг посетило острое желание уговорить его тоже вымыть волосы — просто для того чтобы придать его облику чуть больше благородства. Прах побери, я бы даже не погнушалась сделать это сама!..
— Эй, Ланин! — Впервые за все время я услышала в его голосе некую нерешительность. — Тебе раны промывать приходилось?
— А что? — Все во мне так и замерло.
— Надо мою дыру в боку очистить, прежде чем мазь класть. Человеку со стороны это делать удобнее, чем мне самому.
— Ты мне доверяешь? — радостно переспросила я.
— Потроха карасьи, если б не доверял, не попросил бы!
Вне себя от радости я вскочила на ноги:
— Прах тебя побери, я целый день жду этого твоего разрешения! Теперь, когда ты его дал, в моей власти вообще убрать твою рану без всякого следа! Моей магии на это с лихвой хватит!
На этот раз я зажгла костер сама, вспомнив, как прошлый раз мучился Малабарка. Весь побелел, на лбу капли пота выступили, и все равно язычок пламени в его ладони возник с большим запозданием. Наверное, это рана выпила его силу. Я слегка, словно лаская, провела над дровами рукой, и пламя почти сразу же взлетело очень высоко. Люблю огонь — еще лет семь назад, когда я только-только постигала основы магии, он уже прекрасно меня слушался.
Когда я промывала его рану, он только зубы стиснул. Закусил бы хоть рукав, герой с дырой, и морскому ежу ведь понятно, что ты от боли дух не можешь перевести! Как ты еще умудрялся бегать и сражаться с такой раной? Я пять раз меняла лоскутья, прежде чем вычистила достаточно гадости, чтобы разглядеть особенности раны. Весь подол храмовой блузы на это истратила...