Золотое солнце
Шрифт:
— Я по-другому устроена, Малабарка. И я сейчас гостья в твоем доме, в море. По правде говоря, я полагала, что твоя очередь быть проводником... Я люблю тебя.
Все произошло стремительно. Я слышал от стариков, сколь быстр гнев Хозяина Бездн и сколь редок. С двенадцати лет я хожу на длинных кораблях, но никогда, никогда — Аххаш! не видел ничего подобного. Я все еще произносил свой ответ Ланин. Тот самый ответ, которого она ждала и желала, тот ответ, который — правда... Последние слова я проглотил вместе с парой глотков соленой воды. Упрямо договорил. Договорил, Нергаш! Хоть бы ты бесился в три раза страшнее, я хочу сказать Ланин все, что следует сказать, и ты мне не помешаешь. Да что тебе за дело до нас!
— Ланин, девочка моя! И я люблю тебя.
В считанные мгновения нас накрыло шквалом. Небо потемнело, море сделалось как лицо сына, только что бросившего на волну труп отца.
— Держись!
Первый вал поднял нас высоко. Будь он крепостной стеной, мы разбились бы в щепы, ахнув вниз. Второй навис над нами не хуже могильной плиты над покойниками — так хоронят в Ожерелье. Нас мотало, как прибой мотает жалкий плавник, ударяя им о гальку. О, проклятые боги тьмы! Я не боюсь! Я не боюсь!
Маленькая ручка Ланин вцепилась мне в плечо, встряхнула меня. А? Оказывается, я смеялся, глядя на водяные валы, я поносил их, забыв обо всем. Рыбья моча! Смерть наша спереди и сзади, слева и справа, она повсюду.
Я привязал руку Ланин к уключине. Таким узлом, чтобы держал крепко и только затягивался, когда волны будут вышибать человеческую плоть с нашей посудины... Но, если девочка все-таки вылетит, ей хватит одного движения, чтобы отвязаться. Иначе нельзя. Ей не удержаться пальцами, ногтями, зубами, да чем угодно.
В первые же сутки шторма мы потеряли весла. Проклятие!
В самом начале я успел убрать парус, но это нам ничуть не пригодилось: мачту сломало ветром ровнехонько посередине. Дважды нас переворачивало. Лодку нещадно заливало водой. Однажды нас завертело так, что я просто не понял, как и почему мы остались живы... Оружие, даже оружие смыло за борт!
Кроме ножа, с которым я выбрался на берег. Что ж, ухожу, с чем пришел.
Давясь, мы поглощали ракушки. Запихивали в рот комья пресной жвачки, не давая ветру отобрать и это. Аххаш Маггот! В такой шторм триремы переламываются на волне быстрее хвороста. Почему мы до сих пор живы?
Раз или два она принималась петь, хваталась за ракушку у себя на шее. Упорная девочка. Хорошая. Славная. Упрямая. Жизнь того стоит, чтобы поупрямиться. Как только Ланин открывала рот, ее тут же заливало водой с ног до головы. Она принималась вновь, и вновь Нергаш бил ее наотмашь пенной пощечиной... В конце концов девочка замолчала. Темный Владыка заткнул ей рот, ошеломил ее. Еще так недавно Ланин показала всю силу свою, всю свою мощь, а тут сидит, едва удерживаясь в лодке, кусает губы, и Хозяин Бездн лупит ее непрестанно... Мы вымокли до нитки в первую же четверть стражи шторма, если не раньше. Море вымазало нас обоих соленой водой с головы до пят, не раздевая... Но на ее лице мне нетрудно было отличить брызги от слез бессилия.
Множество раз я хотел обратиться к Нему, к незнакомому бойцу: давай, спаси! Но останавливался. Проклятое чумное дерьмо! Пусть меня разорвет, убьет, раскрошит, потопит! Пусть эти поганые боги сделают из меня топтаную медузу! Да что угодно! Не привык Малабарка Габбал, сын Кипящей Сковороды и внук Тарана, то и дело клянчить помощи. Не хочу! Желаю сам спастись и выручить свою женщину. Не буду просить! Неужто я не стою ни гроша?
На вторые сутки я не стоил ни гроша. Нергаш размял меня, как гончар глину. У нас вышла вся пища и вода. Я держал мою Ланин за локоть, а пальцы ее другой руки впились мне в плечо. Она оставалась в сознании по двум причинам. Во-первых, крепкая девочка, хорошо. Во-вторых, она цеплялась за мою руку, Аххаш и Астар, как раз затем, чтобы не уйти.
Но все-таки мы оставались в живых. И я опять и опять хотел воззвать к Нему, но не делал этого. Сам. Я сам. Мы с ней сами. Я сам. Я не хочу делать такие долги... По Ланин я видел: она то и дело проваливается прямо с открытыми глазами. Да будь оно все проклято!
Я утешал себя тем, что Он, быть может, не властен над морем. Иначе не разгулялся бы так Нергаш... Но вот же чума, вот же какая чума болотная выходила: нам давно полагалось сгинуть. Очень давно, Аххаш, очень, очень давно мы должны были отправиться на дно, Темному Владыке в услужение. Либо нам везет, как старинным героям в дедовских байках, либо... Он и сам хранит нас, не дожидаясь зова. Или все-таки везет? Что вернее?
Не хочу. Нет.
...Солнце так и не появилось. Утро серое, мутное, над водой стоит жиденький туман, Нергаш отдыхает, волна — спокойнее озерной. Волна до того тихая, что только камбала на отмели, на своей хитрой лежке, бывает тише. Ну, Нергаш, пес, топляк гнилой, справился с нами? Ну?
Посудина наша полузатоплена, сил нет вычерпывать воду. Небо — рукой подать, и оттуда ровно льет пресной водой... Дождь.
Тут я очнулся. Дождь! Я стянул с себя рубаху, стащил одежду с неподвижной Ланин, оставив на ней только шаровары. Разложил наши лохмотья и время от времени отжимал: фляга осталась при мне. Ее я привязал к поясу намертво. Эта мутная жижа сейчас нам нужнее всего...
Ланин улыбается. Видно, припоминает, как это было, когда я впервые увидел ее обнаженное тело. Улыбка — на полпути от забытья.
— Два дня назад я сказал это слишком невнятно. Так вот... я люблю тебя.
Она едва заметно кивнула. Ее сил хватило только на то, чтобы ответить мне глазами.
Лил холодный дождь.
Ничего не осталось от гордой принцессы Исфарры. Ничего не осталось от госпожи ветра, от бесстрашного бойца, шагнувшего вместе со мной на настил, от гневной смертницы, дерзнувшей допросить зеркальную. Ее тело лежало, как лежат шкуры, если бросить их на лавку: середина пластом покрывает дерево, остальное же тянет книзу. Рука смертельно усталой девочки свесилась за борт, неестественно вывернулась в локтевом суставе, длинные пальцы склонились к воде ветвями ивы. На шее вспухли волдыри: нежней шая белая кожа сгорела еще в первый день от солнечного зноя; ниже все то, к чему мои ладони когда-то прикасались с жаждой и благоговением, было покрыто синяками и ссадинами. Лицо! Аххаш, хуже всего лицо. Два черных диска слева и справа от переносицы, рот — неровная щель, скула рассажена в кровь. Губы едва-едва шевелятся, силясь вытолкнуть слова, и не могут.
Ланин почти мертва.
Только глаза... глаза еще не сдались. Какие у нее глаза! Две горсти раскаленного пепла затаились в глазницах, как две бесстрашные рыси.
Глазами она говорит мне совершенно отчетливо, мол, ничего, я, как видишь, Малабарка, совсем лишилась сил, но ты, маннаэл макаль, верь: если понадобится вместе с тобой драться хоть с людьми, хоть с богами, хоть с этой жестокой стихией, я буду драться... Потому что, видишь ли, теперь мы одно.
— Мы будем жить, девочка. Мы будем жить. Нам совсем немного осталось до берега... — Где он, проклятый берег, откуда мне знать! Ни солнца, ни звезд, ни птиц, ни медуз, ни рожна... — Не для того мы, девочка моя, унесли ноги с твоего поганого острова извини вполне приличный остров извини не зря же мы спаслись мы теперь обязаны выжить и мы выживем я это знаю я это чувствую...