Золотой человек
Шрифт:
Он тихонько направил лодку по течению и незаметно доплыл до Остравы. Там он налег на весла и пересек Дунай. Обогнув мыс, он осмотрелся кругом и быстро сориентировался.
Над зарослями камыша, простиравшимися к югу от острова, отчетливо виднелись вдали верхушки знакомых тополей. Туда-то и поплыл Тимар.
Нелегко пробиться на лодке сквозь густые заросли. Приходится плыть зигзагами. Но для бывалого человека это не препятствие. Михай же, побывав хоть раз в каком-нибудь месте, мог уже найти туда дорогу даже в темноте.
…А что поделывают сейчас Альмира и Нарцисса?
Чем же им еще заниматься в такое чудесное весеннее утро, как не охотой…
Но у охоты есть свои законы. Нарцисса лучше всего охотится на мышей ночью, Альмире же ночной охотой заниматься нельзя. Охотиться же на птиц Нарциссе строго-настрого возбраняется. Альмире запрещено ловить сурков — в позапрошлом году они появились здесь, перебравшись по льду Дуная, да и прижились на острове.
Значит, Альмире и Нарциссе остается охотиться на обитателей прибрежных вод. И это самая увлекательная охота!
Вот Альмира входит в прозрачную воду, пробирается среди камней, мягко ступая по гальке, и осторожно запускает лапу в ямку, где что-то темнеет. Но тут же мгновенно она отдергивает лапу и, ковыляя на трех лапах, скуля и повизгивая, выскакивает из воды; за лапу уцепился клешнями большой черный рак. Альмира отчаянно визжит, пока ей не удается наконец стряхнуть чудовище. Затем они с Нарциссой с двух сторон наступают на рака. Эх, не дурно бы полакомиться, не затрачивая при этом слишком больших усилий. Но несговорчивое чудовище, разумеется, не разделяет их намерений и, пятясь, отступает к реке. Охотники то спереди, то сзади подбрасывают его лапами, пока рак не переворачивается на спину. Тут все трое замирают в нерешительности, не зная, как быть дальше.
Но вдруг Альмира вся превратилась в слух, внимание ее привлек какой-то шум в камышах. Кто-то подплывал к острову. Почуяв знакомого, собака не залаяла, а приглушенно заворчала, — она явно радовалась пришельцу.
Михай спрыгнул с лодки на берег и привязал ее к стволу ивы. Погладив подбежавшую к нему Альмиру, он спросил:
— Ну, как вы тут поживаете? Все ли благополучно на острове?
Собака, ласково ворча, что-то ответила ему, разумеется, на своем ньюфаундлендском языке. Судя по ее интонации, она сообщала добрые вести.
Вдруг ужасный визг нарушил эту идиллическую сцену. Случилась беда, которую, впрочем, не трудно было предвидеть. Нарцисса так близко подошла к лежавшему на спине и судорожно извивавшемуся чудовищу, что оно вцепилось клешней ей в ухо, а лапками в морду.
Тимар тут же подскочил и так ловко ухватил злодея за бока, что тот не смог пустить в ход свои грозные клешни. Крепко сжав раку шею, Михай заставил его выпустить жертву, а затем с такой силой швырнул его на прибрежные камни, что тот разбился в лепешку, отдав свою черную душу дьяволу. Тут Нарцисса в порыве благодарности вскочила на плечо своему спасителю и оттуда, с высоты своего положения, злобно, но с опаской зашипела на поверженного противника.
Совершив геройский поступок из тех, что описываются в романах, Тимар стал выгружать привезенные в лодке вещи.
Уложив их в большую котомку, он легко вскинул ее на плечи. Но как быть с двустволкой? Альмира злобно рычала при виде человека с ружьем. Оставлять же ружье на берегу было опасно: ведь кто-нибудь мог высадиться на острове и похитить его.
И Тимар нашел выход. Он позволил Альмире ухватить ружье зубами, и могучий пес легко понес двустволку, словно пудель тросточку хозяина.
Нарцисса осталась на плече Михая и мурлыкала ему на ухо.
Михай пошел вслед за Альмирой.
Вступив на тропку, проложенную в траве, Михай почувствовал себя совсем другим человеком. На благодатном острове царил безмятежный покой, было дремотно и тихо. Блаженная тишина навевала мечтательное настроение.
Сейчас, весной, здесь был настоящий земной рай!
Пышно цвели плодовые деревья, похожие на белые и розовые шатры. Ветви цветущего шиповника гнулись до самой земли и, сплетаясь, образовывали причудливые цветочные гроты. Ковер ярко-зеленой травы был заткан голубым узором фиалок и усыпан червонным золотом; озаренные солнцем цветы пробуждались к любви и источали сладчайшее благоухание. Воздух был напоен пряным ароматом весны. Вдыхая его, человек как бы упивался любовным напитком. Над лужайками не смолкало жужжание, и в этом таинственном жужжании чудился отзвук божественного гласа, а в чащах цветов — всевидящее око.
Прекрасен и величав был храм природы…
Но в каждом храме должны быть певчие, и вот, откуда-то сверху, донеслось щебетанье птиц. Соловьиные трели звучали как священная Песня песней, а пение жаворонка — как славословие, и эти песни были куда прекрасней и торжественней, чем песнопения пророка Давида.
Наконец густые кусты сирени, усыпанные пышными гроздьями цветов, расступились, Михай увидел хижину обитателей острова и замер на месте, словно зачарованный.
Маленький домик, казалось, был охвачен пламенем. Но там полыхали не языки огня, а яркие алые розы; вьющиеся розы оплели стены домика до самой крыши, а вокруг росло множество розовых кустов — целый розарий. Развесистые деревья, пирамидальные тополя, живая изгородь, беседка — все было увито розами. То была сказочная тенистая роща, райский сад, где купы разноцветных роз источали живительный аромат.
Едва Михай ступил на дорожку, вьющуюся среди розария, как услыхал громкое радостное восклицание:
— Ах, это вы, господин Тимар!
Навстречу ему бежала девушка. Тимар по голосу сразу узнал Ноэми. Да, то была маленькая Ноэми, которую он не видел целых два с половиной года.
Как она выросла с тех пор! Стала женственной, расцвела, похорошела. На щеках ее цвел здоровый румянец, глубокие глаза горели каким-то чистым огнем. В одежде ее уже не замечалось небрежности подростка. На ней было простое, но опрятное, изящное платье. В пышных золотистых волосах алела распускающаяся роза.
— Ах, господин Тимар! — воскликнула девушка и, радушно приветствуя гостя, протянула ему руку.
Михай ответил на нежное девичье рукопожатие, и его взгляд на минуту задержался на лице Ноэми.
Девушка смотрела на него, и лицо ее так и сияло от радости.
— Как давно мы не видели вас! — проговорила Ноэми.
— А как вы похорошели с тех пор! — ответил Тимар, и в его словах звучала неподдельная нежность.
Странные вещи творит природа. У иной прехорошенькой девчушки черты лица с возрастом грубеют, тяжелеют, а иная, напротив, расцветает, лицо ее становится утонченным, неотразимо прелестным. Вероятно, все это вполне объяснимо. Ведь на девичий облик накладывают отпечаток и зарождающиеся чувства, и благородные порывы, и дурные страсти. Горе, радость, треволнения влияют на душевный мир девушки и преображают черты ее лица.