Золотой человек
Шрифт:
Когда женщина бывает в обществе, люди все подмечают, а за глухими стенами ничего не увидишь.
Михай терзался сомнениями, упорно доискиваясь правды.
В одном доме с Тимеей жила Аталия.
Аталия отнюдь не была ангелом-хранителем, оберегавшим честь Михая, напротив, она с дьявольской злобой, как цербер, стерегла его жену. Она неусыпно следила за каждым шагом Тимеи, за каждым ее движением, ловила каждое ее слово, угадывала ее затаенные мысли, прислушивалась к невольному вздоху; от ее пристального взгляда не ускользала ни одна слезинка. Казалось, она разгадывала даже сновидения Тимеи. Аталия люто ненавидела супружескую пару
Повинуясь велению сердца, Тимея попросила Михая оставить Аталию и ее мать Зофию у них в доме; но если б она руководствовалась рассудком, она не могла бы придумать себе более надежного стража, чем эта особа, бывшая невеста человека, встречаться с которым ей теперь было невозможно.
Горящий ненавистью взгляд Аталии неотступно преследовал Тимею.
Покамест дьявол, стоящий на страже, молчал, Тимею не мог бы осудить даже сам господь бог. А дьявол молчал.
Аталия и в самом деле была домашним цербером.
Ни одна мелочь в доме не ускользала от ее бдительного ока. Она жила с одним-единственным желанием — подстроить Тимее какую-нибудь каверзу.
Аталия разгадала тщеславное желание Тимеи: той хотелось блеснуть великодушием, и она обходилась с бывшей хозяйкой дома как с родной сестрой. Тогда Аталия назло Тимее стала везде и всюду подчеркивать, что она всего лишь прислуга.
Чуть ли не каждый день девушка являлась убирать комнату, но Тимея неизменно вырывала у нее щетку из рук; стоило Тимее на минутку отвернуться, как Аталия принималась чистить платье «своей госпожи». Когда к обеду приходили гости, Аталию приходилось буквально силой вытаскивать из кухни и усаживать за стол.
Тимея вернула Аталии все ее туалеты, дорогие наряды и украшения. Шкафы были битком набиты платьями из тюля, тонкой шерстяной ткани, парчи и шелка, но она намеренно выряжалась в какой-нибудь затасканный халат и расхаживала в нем. И при этом испытывала особенную радость, когда, стоя у плиты, прожигала в халате дыру или, заправляя лампы, сажала на нем пятно. Она знала, как досадовала на это Тимея. Аталии вернули и все ее драгоценности, но она не надевала их, а купила за десять крейцеров стеклянную брошь и нацепила ее на себя.
Однажды Тимея отняла у нее брошь, и ювелир по ее просьбе заменил стекляшку благородным опалом; грязную, затасканную одежду Аталии она собрала и бросила в огонь, а потом заказала для названой сестры такое же платье, в каком ходила сама.
Тимею можно было огорчить, но не рассердить. Аталия раболепствовала перед ней. Если та просила ее о чем-нибудь, она со всех ног, точно рабыня-негритянка, подгоняемая плеткой, бросалась выполнять просьбу. Аталия говорила с «госпожой» каким-то неестественно тонким голосом, даже слегка шепелявя при этом: «Шердечко мое, Тимея!», «Шинеглазая моя крашавица!», «Шештричка моя ненаглядная!». От ее приторного и униженного тона Тимее становилось не по себе.
И уж совершенно невозможно было ее уговорить обращаться к Тимее на «ты».
Желая досадить Тимее и Тимару, вызвать их раздражение, она на все лады расхваливала их друг перед другом.
Оставаясь наедине с Тимеей, Аталия то и дело вздыхала: «Ах, какая вы счастливая, Тимея! Какой у вас замечательный муж! Он так вас обожает!» Когда же возвращался домой Тимар, она, прикидываясь наивной, попрекала его: «Разве можно так задерживаться! Тимея прямо извелась, она в полном отчаянии.
Супруги волей-неволей терпели Аталию. Но ее ехидные выходки задевали их до глубины души. Ведь они не были счастливы. И Аталия знала это лучше всех на свете.
По странной иронии судьбы они лишились покоя в собственном доме. Аталия назойливо заискивала перед ними, раздражая их своей рабской угодливостью.
Когда же Аталия оставалась одна, она сбрасывала мучительную для себя и для других маску и давала выход долго сдерживаемой ярости.
С остервенением швыряла она на пол щетку, которую только что отобрала у нее Тимея, и принималась бить палкой по креслам и кушеткам, делая вид, что выколачивает из них пыль, а на самом деле вымещая на них свою злобу. Входя в комнату, она норовила прищемить подол платья, разорвать рукав или, на худой конец, сломать ручку двери; все это доставляло ей явное удовольствие. Груды битой посуды, сломанные стулья, искалеченная мебель свидетельствовали о припадках ее бешеной ярости.
Но всю накипевшую за день злобу Аталия обычно обрушивала на свою немую жертву. Это существо не было лишено дара речи, но молчало оттого, что боялось раскрыть рот. То была ее мать. Злополучная Зофия пряталась от дочери и до смерти боялась остаться с ней наедине. Во всем доме только она слышала подлинный голос Аталии, только перед ней Аталия ежедневно, не таясь, изливала свою злобу и ненависть. Она страшилась ночевать в одной спальне с дочерью и не раз в минуты откровенности показывала преданной старой кухарке синяки и ссадины на руках и на теле — следы ногтей красавицы Аталии. Заходя вечером к матери, Аталия больно щипала ее и шипела на ухо:
— Зачем ты родила меня на свет?!
Эта садистка испытывала истинное наслаждение, если ей удавалось дать пинок любимой собачонке Тимеи.
А с каким злорадным удовольствием наговаривала она хозяйке на прислугу: мол, и такие они, и сякие, и один убыток от них, — только и делают, что целыми днями судачат про хозяев на кухне. Это нашептывалось Тимее изо дня в день.
Поздно вечером Аталия с заискивающим видом и затаенной злобой в сердце прощалась с Тимеей и уходила наконец спать. Она не позволяла помочь себе раздеться и нетерпеливо сбрасывала одежду, отрывая пуговицы и петли, ожесточенно рвала гребнем волосы, словно паклю. Затем, отшвырнув платье в угол, задувала свечу, оставляя фитиль тлеть: пусть-де наполнит спальню чадом, и бросалась на постель. Впившись зубами в подушку, она рвала наволочку и измышляла людям адские муки. Сон приходил к ней только тогда, когда в ночной тишине она улавливала стук захлопывающейся двери. То хозяин дома, муж ненавистной Тимеи, уходил в свою одинокую комнату. С чувством злобной радости она засыпала.
Аталия отлично знала, что молодожены не были счастливы.
С затаенным злорадством ожидала она развязки.
Но ни один из супругов не выдавал своих переживаний. Между ними ни разу не возникало споров, размолвок и шумных ссор. Они не обронили ни одного неосторожного вздоха.
Тимея оставалась прежней. Но Михай день ото дня мрачнел все больше. Правда, и теперь он часами просиживал рядом с женой, иногда брал ее руку, но в глаза уже не заглядывал; вставал и уходил, не проронив ни слова. Мужчины не умеют владеть собой так, как женщины, и не в силах скрывать свои душевные тайны.