Золотой человек
Шрифт:
— Приду, — торопливо ответил Качука. — Но сейчас я прошу вас вернуться домой. Вас кто-нибудь провожал сюда?
— Нет, я пришла одна.
— Ну и смелы же вы, однако! Кто же вас домой проводит?
— Вам это, пожалуй, неудобно! — с горечью заметила Аталия. — Еще не дай бог кто-нибудь увидит нас вместе в такой поздний час. Это навлечет на вас позор. Ну, а я уже ничего не боюсь. Я и так опозорена.
— Вас проводит мой денщик.
— Не нужно. Чего доброго, беднягу задержит патруль. Ведь после отбоя рядовые солдаты не смеют появляться на улице. Уж
— Завтра в восемь утра я буду у вас.
Закутавшись в черный плащ, Аталия поспешно вышла, хозяин дома даже не успел распахнуть перед ней дверь.
Ей показалось, что, как только она вышла за дверь, капитан бросился надевать саблю. Неужели он все-таки отважится проводить ее, хотя бы держась на почтительном расстоянии?
На углу гостиного двора она остановилась и осмотрелась. Нет, никто не следовал за ней.
В глубокой темноте поспешила Аталия домой. Торопливо шагая по безлюдной дороге, она замышляла недоброе. Ее осенила коварная мысль. Только бы капитан сел с ней в карету, только бы решился сопровождать ее до Белграда! А уж тогда он убедится, что ему никакими силами не вырваться из ее цепких рук!
Пробегая по длинной галерее гостиного двора, она снова споткнулась о лежащую на каменном полу пьяную женщину. На этот раз несчастная даже не очнулась, она спала мертвым сном.
Когда Аталия подошла к дверям своего дома, в ее душу внезапно закралось сомнение. А что, если капитан обещал проводить ее до Белграда только для того, чтобы отделаться от нее и поскорей выпроводить из своего дома? Что, если он не придет к ней завтра?
Эти тревожные мысли кружились, как летучие мыши, преследовали ее, когда она, спотыкаясь, поднималась по темной лестнице, а потом пробиралась по окутанной мраком веранде: «Что, если он завтра не придет?»
Аталией овладела мучительная тревога.
Войдя в прихожую, она принялась ощупью искать оставленную на столе свечу. Вместо этого ей под руку попался нож.
То был острый кухонный нож с костяной ручкой.
Ну что ж, и лезвие ножа может служить светочем в кромешной тьме.
Судорожно сжав в руке нож, стиснув зубы, Аталия побрела по темному коридору.
В голове мелькнула мысль: взять бы сейчас, да и вонзить острый нож в сердце ненавистной белолицей девушки, что спит рядом с ней… Тогда они обе обретут наконец покой. Ее, Аталию, предадут казни, и она уйдет из этого постылого мира.
Но, уже войдя в спальню и подкравшись к постели Тимеи, Аталия вдруг вспомнила, что та спит теперь в людской вместе с ее матерью.
Нож выпал из ее руки. Аталию охватила дрожь.
Только теперь она в полной мере ощутила свое одиночество. В душе ее царил такой же непроглядный мрак, как и вокруг.
Не раздеваясь, Аталия бросилась на постель; ей захотелось помолиться.
Но вместо молитвы ей вдруг вспомнился библейский отрывок о египетских казнях, который со страху читала Тимея ночью накануне свадьбы — как она смеялась тогда над девушкой! Эти строки теперь звенели в ушах Аталии, вызывая жуткие видения; кровавые болота,
Стоило ей сомкнуть веки, как перед глазами вставали все те же страшные картины. Кошмары преследовали Аталию и когда ее одолевал сон: снова кровавые болота, холодные жабы, тучи саранчи, град, мор, язвы, вязкий, тяжелый, как свинец, мрак, убиение всех перворожденных!..
Утром Аталию разбудил барабанный бой.
Ей снилось, будто какую-то молодую особу, убившую свою соперницу, вели на казнь. Она уже взошла на помост, опустилась на колени, положила голову на плаху, над ней занесен сверкающий топор, судья читает последние строки приговора.
Гремит барабанная дробь…
В этот миг она проснулась.
Барабанный бой возвещал о торгах.
Началась публичная распродажа имущества Бразовичей.
Увы, этот барабан был еще более зловещим, чем тот, что подавал сигнал палачу отсечь голову осужденной.
Невыносимо было слышать, как выкрикивают одно за другим названия знакомых, привычных с детства, любимых вещей, которые еще вчера ты считала своими: «Раз!.. два!.. Кто больше?» И наконец: «Три!» Бьет барабан, и молоток аукциониста, словно топор, занесенный над жертвой, ударяет по столу.
И снова — громкий выкрик: «Раз!.. два!.. Кто больше?»
Надев траурное платье, единственное, оставленное ей судебными исполнителями, Аталия отправилась разыскивать мать и Тимею.
Они уже давно встали и были одеты.
Госпожа Зофия, казалось, непомерно растолстела за ночь. При описывании имущества обычно не отбирают то, что надето на человеке, поэтому г-жа Зофия нацепила на себя целую дюжину платьев, набила карманы салфетками и серебряными ложками и теперь лишь с трудом могла двигаться. Тимея же была в своем обычном платье, простом и скромном. Она кипятила молоко и готовила кофе.
При виде Аталии г-жа Зофия бросилась к ней на шею и начал громко причитать.
— Ах, доченька родимая, красавица ты моя! Горе нам! Пропали мы с тобой, что же теперь с нами будет? Уж лучше бы нам не дожить до этого злополучного дня! Тебя, бедняжку, небось разбудил этот проклятый барабанный бой?
— Восьми еще нет? — спросила Аталия.
На кухне часы еще ходили.
— Как же нет! Ведь торги начинаются в девять. Разве ты не слышишь?
— Нас никто не спрашивал?
— Где там! Кто же станет интересоваться нами, горемычными, да еще в такую рань?
Убедившись, что г-н Качука не приходил, Аталия опустилась на ту самую кухонную скамью, восседая на которой г-жа Зофия еще недавно, захлебываясь, рассказывала Тимее о таинстве венчания.
Тимея приготовила завтрак, подрумянила на жаровне ломтики белого хлеба и накрыла для барынь кухонный стол. У Аталии не было ни малейшего аппетита, хотя г-жа Зофия всячески потчевала ее.
— Пей же, доченька, красавица моя! Как знать, подаст ли нам завтра кто-нибудь кофе! Все стали нам врагами! Знакомые поносят, проклинают нас. Господи, что будет с нами, куда нам, горемычным, деваться?