Золотой человек
Шрифт:
Несмотря на сетования, г-жа Зофия не без удовольствия выпила чашку ароматного кофе. В то время как Аталия обдумывала предстоящую поездку в Белград и с нетерпением ждала своего спутника, г-жа Зофия мечтала о том, как бы поскорей уйти из жизни.
«Хоть бы на дне чашки оказалась булавка! Она непременно застряла бы у меня в горле, и я бы тут же задохнулась!» — размышляла она.
Потом у нее появилось желание, чтобы с полки упал утюг и пробил ей голову. А еще было бы очень кстати, если бы вдруг произошло землетрясение и их дом рухнул, похоронив под развалинами всех домочадцев.
Но желанная гибель все не приходила, Аталия, упорно отмалчиваясь,
— Ей-то что, живет себе на чужих хлебах! Вот неблагодарная тварь, даже слезу не уронит! Ей и горя мало. Наймется куда-нибудь в прислуги и как-нибудь проживет! А то, может, и в модистки пойдет. И еще будет рада, что вырвалась отсюда, заживет себе припеваючи! Ну погоди! Ты еще вспомнишь нас! Ты еще о нас пожалеешь!
И хотя Тимея не совершила ничего предосудительного, г-жа Зофия искренне сокрушалась, уверенная, что их беды — пагубные последствия прегрешений неблагодарной девушки. На время это отвлекало ее от печальных мыслей о судьбе дочери. Но потом она с новой силой начинала причитать:
— И что будет с тобой, бедная моя доченька, красавица ты моя? Кто заступится за тебя? Во что превратятся твои холеные белые рученьки?
— Да оставь ты меня в покое! — огрызнулась Аталия. — Погляди-ка лучше в окно, не пришел ли кто-нибудь к нам.
— Кто к нам придет? Кому мы нужны?!
А время шло, и барабанная дробь то и дело сменялась выкриками аукциониста. Бой кухонных часов каждый раз заставлял Аталию вздрагивать, но тут же она снова опускала голову и, подпершись рукой, тупо смотрела в пространство. Лицо ее стало каким-то серым, а губы приобрели лиловатый оттенок. Красота ее словно померкла, глаза были обведены темными кругами, губы слегка припухли, брови изогнулись, как змеи, на бледном лбу залегли глубокие складки, лицо выражало какую-то отталкивающую озлобленность. Она сидела на скамье, похожая на падшего ангела, изгнанного из рая.
Время уже близилось к полудню, а тот, кого она ждала, все не приходил.
Между тем наводящие тоску выкрики становились все громче, шум нарастал. Распродажа была в полном разгаре; покупатели начали с парадных комнат, выходивших на улицу, а затем, переходя из комнаты в комнату, проникли во внутренние покои, которые замыкала кухня.
Несмотря на все свое отчаяние, г-жа Зофия заметила, что торги идут необычно быстро. Не успеют объявить к продаже какую-нибудь вещь, как раздается стук молотка: «Кто больше?.. Вещь продана!» Собравшиеся на торги люди, сбившись в кучки, громко возмущались: «Разве это торги? Здесь же ничего не купишь! Сумасброд какой-то!»
О ком они говорили? Кто был этот сумасброд?
На кухню никто даже не заглянул. Когда осталось пустить с молотка только кухонную мебель и утварь, в прихожей загрохотал барабан. «Кто больше?.. Никто… Продано!» Предметы кухонного обихода кто-то приобрел оптом, даже не глядя, — верно, какой-нибудь сумасшедший.
Госпоже Зофии бросилось в глаза и то, что проданные вещи не торопятся выносить из комнат. Бывало, купит кто-нибудь с молотка кровать, и тут же ее разбирают и поспешно увозят. А тут все оставалось на своих местах.
Но вот наступил самый ответственный момент. Все участники торгов спустились во двор. Продавали дом. Желающие приобрести дом Бразовичей столпились вокруг стола аукциониста. Объявляется первая оценочная сумма. В ответ кто-то негромко предлагает свою цену. И тотчас же толпа начинает шуметь: слышатся негодующие возгласы, хохот, брань, — словом, настоящее столпотворение.
— Ну, доченька, красавица ты моя, вот и пришло нам время отправляться куда глаза глядят. Взглянем-ка в последний разок из нашего окошка — ведь нам уж больше никогда не придется любоваться отсюда видом. О, господи! Хоть бы обрушилась сейчас колокольня церкви святого Яноша да придавила бы всех нас, пока мы еще здесь!
Аталия по-прежнему неподвижно сидела на скамье, то и дело поглядывая на стенные часы. Стрелки уже показывали двенадцать.
Слабый луч надежды еще брезжил ей. Возможно, капитану не хотелось проталкиваться сквозь толпу, собравшуюся на аукцион, и он решил дождаться конца печальной церемонии погребения благополучия Бразовичей. Должно быть, он придет, как только опустеет двор.
— Слышишь, шаги? Кажется, кто-то идет!
— Ничего я не слышу, доченька, ничегошеньки.
— Да, это шаги, там, в коридоре. Кто-то ступает тихо, на цыпочках, я слышу.
И в самом деле, приближались чьи-то тихие шаги. Кто-то негромко постучал в дверь кухни, — деликатно, как обычно стучатся гости, ожидая любезного приглашения войти. Но вот дверь распахнулась, и вошел мужчина. То был Михай Тимар Леветинци.
Михай Тимар почтительно поклонился дамам и остановился на пороге.
Аталия вскочила и воззрилась на него, в ее взгляде отражались разочарование и ненависть. Г-жа Зофия, в отчаянии ломая руки, уставилась на вошедшего со страхом и робкой надеждой. И только Тимея посмотрела ему в глаза кротким, спокойным взглядом.
— Я, — начал Тимар, торжественно произнося это «я», словно папа римский в своей булле, — я купил на нынешних публичных торгах этот дом со всем его имуществом. Купил я его не для себя, а чтобы передать вот этой девушке — чистому и неподкупному существу. Девушка эта для меня величайшее сокровище на свете. Уважаемая барышня, — обратился он к Тимее, — отныне вы являетесь полновластной хозяйкой этого дома. Все находящееся здесь имущество принадлежит вам: вся одежда, драгоценности в шкафах, лошади в конюшне, ценные бумаги в несгораемом шкафу, — все, что было описано судебными исполнителями в момент наложения ареста на имущество покойного Бразовича. Все это имущество записано на ваше имя, а кредиторы Бразовича все до одного полностью удовлетворены. Итак, с нынешнего дня вы собственница этого дома. Примите все это в дар от меня. И если найдется в этом доме укромный уголок, где мог бы найти пристанище такой тихий человек, как я, который преклоняется перед вами и благоговейно вас чтит, если вы соблаговолите предоставить мне этот уголок и если в вашем сердце найдется для меня приют и вы не отвергнете моей руки, то я буду безмерно счастлив, всю жизнь готов служить вам и надеюсь сделать вас счастливой.
Лицо Тимеи просияло, от всего ее существа веяло какой-то целомудренной чистотой. Ее лучистые глаза светились радостью; вместе с тем была в них и тайная печаль, и искренняя признательность, и глубокая преданность.
— Трижды… трижды… — срывающимся голосом, еле слышно промолвила она, и смысл ее слов был понятен только Тимару.
Этот человек столько раз спасал ее от верной гибели. Всегда был так добр к ней. Никогда не поднимал ее на смех. И никогда не заискивал перед ней. И теперь она даст ему все, о чем он просит.