Золотой человек
Шрифт:
— А, вы уже приехали? — сказала она, спеша ему навстречу и торопливо пожимая руку. Потом, как ни в чем ни бывало, спросила: — Почему вы такой мрачный?
— А у вас не стряслось никакой беды? — ответил он вопросом на вопрос.
— Нет, все благополучно, — с кроткой улыбкой ответила Тереза.
— Очень уж мне стало не по себе, когда я увидел засохшие ореховые деревья, — объяснил Тимар свой угрюмый вид.
— Они погибли от сильного прошлогоднего паводка. Этот сорт деревьев не переносит влажной почвы.
— А как поживаете вы с Ноэми? — с тревогой спросил Тимар.
— Спасибо. Все трое живы-здоровы.
— Кто же третий?
Тереза улыбнулась, повздыхала, снова улыбнулась и наконец, положив руку ему на плечо, сказала:
— Видите ли, у нас тут разрешилась от бремени жена одного бедного контрабандиста. Роженица захворала и умерла, а ребенок остался с нами. Он-то и есть третий.
Тимар вбежал в дом.
В глубине комнатки стояла сплетенная из прутьев колыбель. По одну ее сторону сидела Альмира, по другую Ноэми. Ноэми качала колыбель, ожидая, пока Тимар подойдет к ней.
Как зачарованный, остановился он перед колыбелью. Потом перевел взгляд на Ноэми, стараясь по выражению ее лица отгадать правду. Лицо девушки сияло восторгом, глаза светились нежной, умиротворенной любовью. Ноэми улыбнулась и опустила ресницы. Михай почувствовал, что просто сходит с ума. Тереза коснулась его руки.
В колыбели, полузакрыв глазки, лежал спящий розовощекий малыш, выпятив пунцовые губки, прижав к лицу крохотные кулачки.
— Ну как? Не сердитесь, что мы приютили сиротку бедной контрабандистки? Сам бог послал нам это дитя.
Сердился ли он?!
Опустившись на колени, Михай обеими руками обхватил колыбель, прижал ее к груди вместе со спавшим в ней маленьким человечком и разрыдался. Обильные слезы заливали ему лицо, — так плачут мужчины, когда в груди у них прорывается плотина, сдерживавшая целое море душевной боли. Он покрывал поцелуями это посланное небом существо, его платьице, его крошечные ручки и ножки, его румяные щечки. Ребенок уморительно гримасничал под градом поцелуев, но никак не хотел проснуться. Наконец большие голубые глаза раскрылись и с удивлением уставились на незнакомого человека: чего, мол, хочет от меня этот чужой дядя? Затем мальчик засмеялся: «Впрочем, что там спрашивать, и так все понятно!» После этого ребенок снова сомкнул веки и заснул с улыбкой на устах, не сопротивляясь сыпавшимся на его нежное личико поцелуям.
— Что, не ожидал, бедный сирота? — промолвила Тереза и, отвернувшись, смахнула слезу.
— А со мной, видно, и поздороваться не хотят? — с притворной обидой шепнула Ноэми.
Не поднимаясь с пола, Михай на коленях приблизился к ней, молча прижал ее руку к губам и положил голову ей на колени. За все время, пока ребенок спал, он не проронил ни слова.
Наконец маленькое существо проснулось и заговорило на своем языке, верней, попросту заплакало. Ребенок проголодался. К счастью, здесь понимали его язык.
Михаю пришлось покинуть комнату, так как, по словам Ноэми, ему не к чему знать, чем питается сирота несчастной контрабандистки. Он вышел на крыльцо, испытывая невыразимое упоение. На душе было так радостно, словно он вознесся на незнакомое светило, в иной мир, и оттуда созерцает землю, как чужую планету. Все, что принадлежало ему на земле, он оставил там, внизу, и головокружительная бездна больше не манит его. Он вырвался из прежней жизненной орбиты, и теперь у него другой центр притяжения, перед ним вырастает новая цель, встает новое бытие. Но сумеет ли он в действительности исчезнуть из старого мира и навсегда переселиться в новый, так счастливо открывшийся перед ним, прежде чем придет день расставанья с жизнью? Больше всего хотелось бы Михаю обитать сразу в двух мирах, то возносясь с земли в небеса, то спускаясь с неба на землю. Там, в вышине, — миловаться с ангелами, а на грешной земле — подсчитывать свои миллионы. Непосильная, нечеловеческая задача, от которой можно сойти с ума!
Маленьких детей недаром зовут ангелочками. «Ангелос» в переводе с греческого значит «посланец», дети — посланцы другого мира. Неведомую, магическую силу излучают их младенческие личики и глаза на тех, кому они посланы. Порой сияющие детские глаза обладают волшебным свойством, — они умеют говорить. Но едва губы научаются произносить слова, как это чудесное излучение исчезает! Голубое, лучистое сияние свойственно только глазам младенцев.
Уложив ребенка на козий мех, разостланный на траве, и сам расположившись рядом, Михай часами любовался этой голубой радугой в глазах младенца, его первыми играми. Вот детские ручонки тянутся к стеблю цветка.
— На, бери!
Дитя крепко хватается за стебель, тащит цветок в рот, как все малыши, когда им что-нибудь приглянется, и ни за что не хочет отдать его обратно. Михай наблюдал, как развивается ребенок, ловил его первые членораздельные звуки, пытался разгадать, что они означают. Он позволял мальчику таскать себя за усы, а укладывая его спать, напевал ему колыбельные песни.
Чувство его к Ноэми стало теперь совсем иным. Любовная тоска, жгучая страсть уступили место безоблачному счастью и душевному покою, ощущению, похожему на блаженное состояние человека, который оправился после жестокого приступа лихорадки.
Да и сама Ноэми заметно изменилась. Ее лицо выражало теперь нежность и сердечную привязанность. Весь ее облик дышал благородной сдержанностью, достоинством и целомудренной мягкостью. Всем своим видом, манерой держаться молодая женщина внушала окружающим невольное почтение и восхищение.
Михай никак не мог вдоволь насладиться своим счастьем. Прошло немало дней, пока он убедил себя, что это не сон, что глинобитная хижина, где ласково улыбающаяся женщина баюкает на коленях ребенка, не мираж, а живая действительность.
Потом пришли размышления.
«Но что же будет дальше? — рассуждал сам с собой Михай. — Что ты можешь дать этому ребенку? Деньги? Уйму денег? Но ведь здесь им не знают цену. Быть может, крупные земельные владенья, поместья? Но к „Ничейному“ острову никакие земельные участки не присоединишь. А может, ты заберешь его с собой и воспитаешь из него барина, знатного человека? Нет, эти женщины ни за что тебе его не отдадут. Значит, их надо тоже брать с собой? Но пусть бы даже они согласились, — ты все равно не в состоянии этого сделать. Ведь, узнав, кто ты такой, они начнут презирать тебя! Только здесь, на уединенном острове, все трое могут быть счастливы, ребенок может ходить с высоко поднятой головой, ведь здесь никто не спросит о его имени. Женщины назвали его „Деодат“ — дарованный богом. Но фамилии у него нет. И ты ничего не можешь тут изменить».