Золотой человек
Шрифт:
Наконец и Михай смог взять малыша на руки.
— Теперь я пробуду здесь до тех пор, пока не построю тебе теремок. Что ты на это скажешь, Доди?
В ответ мальчуган залепетал еще веселее.
— Доди говорит: «Вот это здорово!» — пояснила Ноэми.
Ноэми
Для Михая настали самые счастливые дни. Ничто не нарушало полноты его счастья. Разве что навязчивая мысль о другой жизни, к которой рано или
А между тем, найти такой способ было проще простого. Не уезжать с острова, навсегда поселиться здесь — вот и все. Год его бы разыскивали, потом года два оплакивали, еще три года изредка вспоминали, а потом общество предало бы его забвению, и сам он выкинул бы из памяти тот, другой мир. И осталась бы у него одна Ноэми…
Неоценимое сокровище была эта девушка! В ней сочетались все самые лучшие, привлекательные черты женской натуры. В красоте ее не было ничего броского, вызывающего, — она совсем не походила на ту вечно выставляемую напоказ красоту, которая быстро утомляет своим однообразием. При малейшей перемене настроения обаяние Ноэми приобретало новые пленительные оттенки. В ней сочетались кротость, нежность и пылкость, — она являла собой гармонический образ юной девственницы и пленительной женщины. В любви ее не было ни тени эгоизма. Всем существом растворялась она в любимом человеке, принадлежала ему целиком. Его страдания, его радости были ее страданиями и радостями, других она не знала. Все в доме, до мелочей, должно было создавать для него уют, доставлять ему удовольствие. И в работе Ноэми неутомимо помогала любимому, при этом всегда была в хорошем расположении духа, бодра, полна энергии. Если ей нездоровилось, достаточно было поцеловать ее в лоб, чтобы она мгновенно почувствовала себя вполне здоровой. Ноэми была безгранично преданна и покорна человеку, который, — в этом она была твердо уверена, — сам обожал ее. Когда молодая мать брала на колени своего ребенка и ласкала его, эта трогательная картина сводила Тимара с ума. Но, безраздельно обладая Ноэми, сам он все-таки не решался полностью отдаться ей, Михай продолжал раздумывать, торговаться с судьбой. Цена, которую пришлось бы заплатить за такое сокровище, как эта молодая женщина с улыбающимся ребенком на коленях, казалась слишком высокой. Ведь взамен надо было пожертвовать целым миром. Надо было отказаться от многомиллионного состояния, от видного положения в обществе, от высоких чинов, от знатных друзей — магнатов, забросить грандиозные, снискавшие всемирную славу предприятия, от успеха которых зависела будущность целых отраслей отечественной промышленности. И вдобавок — навсегда отказаться от Тимеи!
Тимар мог бы еще, пожалуй, решиться бросить алчному свету свои богатства. Пусть бы эти сокровища, добытые со дна реки, бесследно сгинули там, вернулись туда, откуда пришли! Но для его мужского тщеславия было невыносимо сознание, что бледнолицая женщина, воспламенить которую была бессильна его супружеская пылкость, найдет свое счастье с другим мужчиной.
Возможно, Тимар и сам до конца не понимал, какие демоны гнездятся в его сердце. Ведь красота не способной полюбить его женщины увядала, в то время как сам он проводил блаженные дни там, где его умели любить…
Между тем строительство домика быстро продвигалось. Умудренный опытом Тимар теперь уже привычной рукой прилаживал шпунты, скрепляя пазы брусьев и досок. Уже выросли стены, сложенные из гладких, превосходно обтесанных ореховых стволов, причем бревна так плотно прилегали друг к другу, что не оставалось ни малейшей щелочки для проникновения ветра. Перекрытие тоже было сделано на секейский манер, из дранки, выструганной в форме рыбьей чешуи. Плотницкая работа подошла к концу. Предстояло заняться столярной. Михай все выполнял самостоятельно, без посторонней
Как самый прилежный и добросовестный ремесленник, Михай покидал свою мастерскую только с наступлением темноты. Дома его ждали вкусный ужин и глиняная трубка, которую он раскуривал, сидя на скамейке перед хижиной. Ноэми пристраивалась рядом и, посадив ему на колени маленького Доди, уговаривала ребенка повторить какое-нибудь выученное им за день новое слово. А разве одно такое слово не значительней всей премудрости мира!
— Смог бы ты променять Доди на какие-нибудь земные блага? — как-то, развеселившись, шутливо спросила Михая Ноэми. — Ну, хоть бы за поле, сплошь усеянное алмазами?
— Ни за что на свете!
А тем временем расшалившийся малыш ухватил черенок трубки, торчавшей у Михая изо рта, и дергал его до тех пор, пока отец не разжал зубы и не выпустил трубку. Добившись своего, мальчуган швырнул трубку на землю. Она была глиняная и, конечно, разлетелась на мелкие куски. Рассерженный Михай слегка шлепнул шалуна по ручонке. Ребенок испуганно уставился на него, потом спрятал голову на груди матери и громко заплакал.
— Вот видишь, — печально заметила Ноэми, — ты готов променять его даже на трубку. А ведь она всего-навсего глиняная…
Но Михай уже сам горько раскаивался, что обидел Доди. Он стал уговаривать ребенка, осыпая его ласковыми словами, целовал ручку, которой только что сделал больно. Но малыш продолжал хныкать, зарывшись личиком в косынку на груди Ноэми. Он капризничал всю ночь, никак не хотел засыпать, плакал. Михай снова рассердился и резко сказал, что надо искоренять в мальчике упрямство, иначе он вырастет непозволительно своевольным. Ноэми ничего не ответила, только бросила на него полный укоризны взгляд.
На следующий день Михай раньше обычного покинул хижину и ушел в свою мастерскую, но на этот раз там не слышно было его песен. Вскоре после полудня ему стало не по себе, он прекратил работу и вернулся домой. В глазах Ноэми мелькнуло беспокойство. Вид Тимара сильно встревожил ее. В самом деле, на нем, что называется, лица не было.
— Кажется, я заболел, — сказал он Ноэми. — Голова будто налита свинцом, на ногах еле стою. И тело ломит. Придется прилечь.
Торопливо приготовив постель, Ноэми отвела его в спальню и помогла раздеться. Она с тревогой заметила, что руки у него как лед, а дыхание горячее.
Прибежала Тереза. Пощупала лоб и руки больного и заставила его укутаться потеплее, сказав, что у него, видимо, начинается лихорадка.
Но Михай чувствовал, что ему грозит нечто похуже. В ту пору в здешних краях свирепствовал тиф. Особенно ширилась эпидемия во время летнего разлива Дуная.
Когда Михай опустил голову на подушку, сознание еще не совсем его покинуло. А что, если у него действительно тифозная горячка, — подумал он. Поблизости нет ни одного врача, некому оказать срочную медицинскую помощь. А вдруг он умрет? Кто и как узнает об этом? Что станется тогда с Тимеей? И прежде всего с Ноэми? Кто заступится за нее, одинокую несчастную женщину, оказавшуюся вдовой прежде, чем она стала женой? Кто воспитает малютку Доди? Какая судьба ждет мальчика, когда он вырастет, если Михай будет лежать в могиле?..
А кто надоумит Тимею одеть вдовью вуаль, знак скорби по нем, и потом, когда придет время, — снять ее? Неужели ей суждено до смертного часа ждать его возвращения?..
Две женщины стали бы несчастными на всю жизнь. И все из-за него!
С беспокойством думал Михай и о том, как бы не наговорить чего лишнего в бреду, когда Ноэми и Тереза будут день и ночь бодрствовать у его постели. Еще, того и гляди, выболтает при них, что у него несметные сокровища, приказчики, роскошные палаты, бледнолицая жена… Или внезапно примерещится ему Тимея, он окликнет ее по имени, назовет женой, и это имя станет известно Ноэми.