Золотой человек
Шрифт:
— Хорошо, Михай.
А ребенку становилось все хуже. И Ноэми по-прежнему приходилось скрывать его болезнь, придумывая всевозможные басни. Михай справлялся о нем ежечасно.
— Забавляется ли Доди со своим игрушечным деревянным человечком?
— О, малыш с ним не расстается. («Только не с игрушкой, а с чудовищным призраком смерти…»)
— Обо мне-то он вспоминает?
— Он часто тебя вспоминает. («Увы, скоро будет вспоминать лишь на том свете…»)
— Поди же, поцелуй его за меня.
И Ноэми передала умирающему ребенку прощальный поцелуй отца.
Прошли еще сутки. Наутро, открыв глаза, Михай снова обнаружил, что он в комнате один. Всю ночь Ноэми неотлучно просидела возле маленького Доди и, глотая слезы, следила за его агонией. Сердце ее готово было разорваться!.. Но, входя к Михаю, она по-прежнему улыбалась.
— Ты была у Доди?
— Да.
— Он опять спит?
— Спит.
— Но это же неправда!
— Нет, я говорю правду, мальчик спит.
Ноэми не лгала. Она только что закрыла сыну глазки. Он заснул вечным сном. Но выдать свое горе она не имела права, ее долг — улыбаться больному.
После полудня у Михая снова обострилась болезненная раздражительность. И по мере того, как день клонился к вечеру, она все возрастала. Под вечер он сердито окликнул Ноэми, находившуюся в соседней комнате.
Молодая женщина быстрыми шагами подошла к нему и посмотрела ему в лицо ласковым, полным любви взглядом. Но больной был в скверном настроении и взглянул на нее явно недоверчиво. Заметив воткнутую в лиф иголку с шелковой ниткой, он сказал:
— Вот как! Тебе, я вижу, приспичило заняться шитьем? Неужели не нашлось для этого другого времени? Ты что, новый наряд себе мастеришь?
«Я шью погребальную рубашонку малютке Доди», — мысленно ответила Ноэми, но вслух сказала:
— Я пришивала себе оборки на сорочку.
Михай скорчил кислую гримасу и плоско сострил:
— Тщеславие — имя тебе, женщина!
Улыбка пробежала по ее лицу.
— Ты прав.
Прошло еще одно утро. Всю ночь до рассвета Михай буквально не сомкнул глаз. Его донимала бессонница. К тому же он тревожился о том, что делает маленький Доди. И поминутно посылал Ноэми посмотреть, не стряслось ли с ребенком какой-нибудь беды.
А Ноэми каждый раз, входя в соседнюю комнату, целовала лежавшее на столе мертвое тельце сына и громко, чтобы слышал Михай, осыпала его ласковыми словечками: «Маленький мой Доди, милый мой Доди! Ты все еще спишь? А скажи, ты любишь меня?»
Потом возвращалась обратно, горячо уверяя Михая, что все хорошо и с их крошкой ничего не приключилось.
— Что-то слишком уж долго он спит, — сказал Михай. — Почему ты его не разбудишь?
— Сейчас пойду разбужу, — кротко ответила Ноэми.
Вскоре Михай слегка задремал. Сон длился всего несколько минут, — очнувшись, он даже не понял, что спал.
— Послушай, Ноэми! — воскликнул он. — Что там с Доди? Мне послышалось, будто он пел. Да так хорошо!
Ноэми прижала обе руки к сердцу, нечеловеческим усилием воли сдерживая рыдания.
«Он уже на небе. В хоре маленьких серафимов. Вот откуда донеслось его пение», — подумала она.
— Поди, уложи его в кроватку. И поцелуй за меня.
Она покорно вышла.
— Что сказал Доди? — спросил Михай, когда она вернулась.
Не в силах вымолвить ни слова, Ноэми молча склонилась к нему и прильнула губами к его щеке.
— Ах, вот что он сказал! — радостно воскликнул Михай. — Маленький мой сыночек!..
И, обласканный этим поцелуем, крепко закрыл глаза. Дитя как бы поделилось с ним своим сном.
На следующее утро Михай опять заговорил о мальчике.
— Вынесите Доди на свежий воздух. Вредно постоянно держать его взаперти. Пойдите с ним в сад.
А они и готовились к этому. Тереза еще ночью вырыла в саду могилку под плакучей ивой.
— Ступай и ты, побудь с ним в саду, — уговаривал Михай Ноэми. — А я пока немного подремлю. Я уже совсем хорошо себя чувствую.
Ноэми вышла из комнаты и, плотно прикрыв за собой дверь, заперла ее на ключ. Потом они вынесли маленького покойника и предали его извечной матери — земле. Ноэми не хотела, чтобы над ребенком возвышался могильный холм. Он стал бы для Михая постоянным печальным напоминанием и мог повредить его выздоровлению. Вместо холма у подножия дерева была устроена плоская грядка и на ней посажен куст белых роз. Из тех, что вырастил Михай. Затем Ноэми снова вернулась к больному.
— Где ты оставила Доди? — были его первые слова.
— В саду.
— А как он одет?
— В свою любимую белую курточку с голубыми лентами.
— Она очень ему к лицу. Хорошо ли он укутан?
— О да, очень хорошо. («Над ним целых три фута земли».)
— Принеси его сюда, когда снова пойдешь в сад.
Услыхав это, Ноэми уже не в силах была оставаться с Михаем. Выйдя во двор, она кинулась на шею Терезе и крепко прижалась к ней. Но все-таки не заплакала. Нельзя.
Потом она долго бесцельно бродила по саду. Дойдя до плакучей ивы, под которой покоился теперь Доди, она сорвала с розового куста полураспустившийся белый бутон и вернулась к Михаю. Тереза шла за ней следом.
— Где же Доди? — с нетерпением спросил Михай.
Опустившись на колени у его постели, Ноэми с нежной улыбкой протянула ему бутон. Михай взял его и стал нюхать.
— Как странно, — заметил он, — у розы нет запаха, будто она выросла на чьей-то могиле.
Ноэми быстро встала и вышла.
— Что с ней? — изумился Михай.
— Не сердитесь на нее, — спокойно и примирительно заговорила Тереза. — Ваша жизнь была в опасности. Вы, слава богу, счастливо отделались, но болезнь еще полностью не прошла, а в пору выздоровления она особенно заразительна. Поэтому я наказала Ноэми не носить к вам ребенка, пока вы окончательно не поправитесь. Может быть, я допустила оплошность, но мне казалось, что так будет лучше.