Золотой Демон
Шрифт:
— Охолонись, — раздался бас священника. — Не какому-то мелкому бесу меня убить до смерти…
Отец Прокопий подходил к ним, простоволосый, весь облепленный снегом. Горсть снега он прижимал к носу, и из-под руки текла в бороду узенькая полоска крови, батюшка пошатывался, чуточку очумело мотал головой, голос звучал глуховато и невнятно, но на смертельно уязвленного он все же не походил. Разве что духовно — вид у него был грустный и подавленный.
— Не из простых сволочей сволочь, прости Господи… — прогудел он, отшвыривая пригоршню окровавленного снега и черпая ладонью чистого. — Ни креста, ни молитвы не боится, храпоидол… — Он подошел
— Канэтада-сан говорит: его почтенный дедушка вместо придворного или военного пути избрал монашество. Канэтада-сан говорит: его дедушка за свою долгую жизнь не раз схватывался с демонами и большей частью изгонял их из нашего мира. К великому сожалению, сам Канэтада-сан оказался недостоин последовать по стопам своего почтенного дедушки, должно быть, не обладая достаточной силой духа и святым предопределением. Понять, что имеет дело с демоном, он еще в состоянии, однако не в силах победить его духовно. Правда, Канэтада-сан уверен, что нагрянувший демон принадлежит не к тонкому, а к грубому миру, и недавняя схватка это показала…
— Ну-ка, ну-ка…
— Канэтада-сан говорит: как учил его почтенный дедушка, демоны обычно делятся на принадлежащих к тонкому и грубому миру. Те, что принадлежат к тонкому миру, более… — переводчик впервые за все время запнулся и какое-то время подыскивал слова, — более эфемерны и субтильны, и вот против них большую силу имеют молитвы, изгоняющие подобные создания когда насовсем, когда на время. Что касается демонов грубого мира, они гораздо более… плотские, и против них наибольший успех имеют не молитвы самых святых служителей Божьих, а некие столь же плотские действия и предметы. Вот только никак нельзя угадать заранее, какие именно средства напугают того или иного демона. Канэтада-сан говорит: он слышал от знающих людей, что в России, как и в Японии, тоже порой объявляются демоны, и потому он на всякий случай прихватил с собой особым образом снаряженные патроны. Оказалось, что на этого демона они не подействовали. Канэтада-сан все же готов поклясться своей честью и родовым гербом, что демон принадлежит к грубому миру…
Священник проворчал:
— Не сказать, чтобы это было в полном согласии с христианским богословием, ну да что ж тут поделаешь…
— Канэтада-сан говорит: некоторые демоны боятся острой стали. У него создалось впечатление, что этот демон ее тоже опасается.
— Уж это точно, — кивнул Самолетов. — Видно было, как эта мерзость от клинка уворачивается, будто черт от ладана… Уж тут-то, сдается мне, оно не притворялось…
— Ну так что же? — негромко сказал Позин. — Нужно, господа офицеры, доставать сабли из багажа. Если вернется, можно клинком отгонять. Дежурство бы наладить…
— Канэтада-сан говорит: господа русские офицеры могут на него всецело полагаться, поскольку честь самурая обязывает его бороться до полного изничтожения демона.
— Насчет полного изничтожения, я бы обольщаться не стал, — задумчиво сказал Самолетов. — Проворное, как белка на ветках, все видели. Не подпустит оно так, чтобы можно было укокошить насмерть. Ну, так хоть отгоним… О! Ефим Егорыч глотку дерет, явно к отправлению… Уберите на обочину это…
Вперед вышел Кондрат — и, глядя на него, поручик про себя сделал вывод, что этот добрый молодец еще послужит источником хлопот. Самозваный ямщицкий вождь на сей раз не орал во всю глотку и к бунту не призывал, но, сразу видно, что детинушка себе на уме и явно примеряет какую-то роль в происходящем. Глаз да глаз за такими…
— Конскую падаль-то уберем, — сказал ямщик. — Особенно когда ясно, что нет никакой заразы, одни только чертовы проделки… А Мокея что, тоже кинем в снег, как падаль, да потрусим себе дальше, как ни в чем не бывало?
— Попросим батюшку — отпоет, — быстро сказал Самолетов. — Вне всяких сомнений.
— Конечно, — сказал священник, наконец остановивший кровь. — Это уж как полагается…
— Доволен, Кондрат? — бросил Самолетов.
— Премного благодарны, Николай Флегонтыч, — преувеличенно низко поклонился ямщик. — Только хоть и отпетого, а бросим, как собаку в снегу…
— А чем прикажешь могилу копать, когда в обозе ни кайла, ни лопаты? Да и земля — как камень. Кострами двое суток отогревать?
— Оно конечно… — проворчал Кондрат. — А все равно, не по-человечески…
— Кондратушко, родной, — сказал Самолетов с превеликим терпением, но нехорошо улыбаясь, — объясни ты мне, какого рожна тебе нужно, собственно-то говоря? И зудишь, и зудишь… Дела не предлагаешь и толковых советов не даешь, но вот над ухом жужжишь, как комар…
— Я за справедливость, — буркнул Кондрат.
— А я разве против? — напористо сказал Самолетов. — Ну, давай все по справедливости, по-человечески, по-христиански… Разведем костры, сутки-двое будем землю оттаивать, потом могилку незнамо сколько будем рыть складными ножиками, офицерскими саблями и, надо полагать, голыми руками… А эта тварь будет вокруг крутиться, и неизвестно чем кончится… Этого ты хочешь — чтобы мы тут торчали дней несколько, а оно вокруг порхало? Или заговоренный?
Кажется, он угодил в точку: на многих лицах появилось недовольство, послышались голоса:
— Ты, Кондрат, не подумавши… Еще не хватало…
— Отпоют же… Такая уж Мокею несчастливая планида выпала, что тут поделать…
— Нечего тут торчать! Берись, мужики!
— Большого ума ты человек, Николай Флегонтыч, аж завидки берут… — усмехнулся Кондрат, неприятно улыбаясь. — Куда уж нам, дурным, против тебя… Ладно, ладно! Тащите уж…
Ямщики направились к страхолюдным лошадиным останкам. Отец Прокопий шагал следом и распоряжался:
— Да не с лошадью рядом его кладите, а поодаль. Вы что же, хотите, чтобы я ненароком и бессловесное животное по всем правилам отпел? Прошка, чадо, обернись-ка со всех ног к моему возку и скажи матушке, что я велел кадило с ладаном передать, она знает, где… Да скажи там Мохову, чтобы подождал и глотку не драл, мы и так сгоряча одного человечка без отпевания на дороге бросили…
Оставшись в одиночестве, поручик решился. Подошел к священнику и тихонько сказал:
— Отец Прокопий, извините уж, что касаюсь столь деликатных предметов, но не из пустого любопытства…
Не снятся ли по ночам Дарье Петровне некие неприятные сны? И не повторяются ли из ночи в ночь?
— Так-так-так… — сказал священник, столь же тихо. — Уж не хочешь ли ты сказать, сокол, что и Лизавета Дмитриевна мучается кошмарами?
— Вот именно, — сказал поручик, так и не поняв, то ли облегчение почувствовал, то ли лишнюю тяжесть. — Подземелье, правда? Некий подземный зал, где крайне неприятные существа склоняют женщин… ладно уж, своими именами вещи назовем… к самому разнузданному блуду? Так и обстоит?