Золотой Демон
Шрифт:
Успел сделать два шага — и раздался выстрел. Аршинах в пяти перед ротмистром взлетел снежок — судя по его виду, там была не пуля, а картечный заряд. И сразу же закричали несколько голосов:
— Стой, ваше благородие!
— Больше впустую не стреляем!
— Стой где стоишь!
Ротмистр стоял.
— Мужики! — крикнул он звучным, хорошо поставленным голосом человека, которому уже приходилось вот так противостоять мятежным толпам. — Вы что озорничать взялись? Я офицер отдельного корпуса жандармов…
— А
— Бунтовать? — рявкнул ротмистр.
— Не передергивайте, ваше благородие! Не бунтовать, а защищаться от вашего, то есть черта…
— Это другой коленкор! — поддержал кто-то. — Православным людям этакая нечисть ни к чему!
— Да какая нечисть? — крикнул ротмистр. — Какая нечисть? Мухоморов объелись?
Послышался веселый дерзкий голос:
— А ты перекрестись, что нет у тебя черта!
— Вот-вот! Дай в голос обществу честное офицерское слово, что нет в обозе никакого черта! Коли уж ты офицер, слово у тебя должно быть честное и благородное! Ну?
Ротмистр молчал.
— От то-то! — припечатал в тишине чей-то невозмутимый голос. — Не хватает у него подлости через честное благородное слово переступить…
— Езжайте отсюда живенько!
— Православные! — выкрикнул ротмистр. — Подзабыли уголовное уложение в глуши? Вооруженное противостояние чину жандармерии, открытый бунт… Я ведь с казачьей сотней вернусь. Не вынуждайте! Давайте добром договоримся…
Не было ни смеха, ни ернических выкриков, ни прочего шума, свойственного именно что бунту. Повисло тяжелое молчание. Потом послышался спокойный голос:
— А ну как не вернешься?
— Вот-вот. Кто вас знает…
— Да я вам…
— Ваше благородие! Добром так добром. Добром считаем до трех, а ты тем временем кругом и назад. А иначе..
Теперь уже все без исключения ружья взлетели неровной линией. Поручик затаил дыхание. Послышалось:
— Раз… Два…
Не дожидаясь третьего и наверняка последнего выкрика, ротмистр повернулся через левое плечо, как на плацу. Вряд ли он был трусом, но перед полусотней готовых к стрельбе ружей отступление бывает вполне разумным…
— Вот извольте… — произнес он зло кривясь. — Уперлись, как бараны… Что скажете?
— А что тут скажешь? — пожал плечами штабс-капитан Позин. — Не с нашими скудными силенками учинять с ними баталию. Против полусотни ружей — и смех и грех. Перещелкают, как цыплят…
Он был прав, и все это понимали. Против них собрался не какой-то бродяжий сброд — полсотни охотников, звероловов, трактовых ямщиков, народ крепкий, тертый, видавший виды и вряд ли особенно уж боявшийся крови. И сил им придает, конечно же, то, что за спиной у них — свое. Дома, жены, детишки, все что есть в жизни…
— Пропустите уж, — сказал отец Панкратий, поправляя крест. — Попробую пастырским словом, что ли…
— Извольте… — морщась кивнул ротмистр. — Только плохо верится мне…
— Попытка не пытка, — смиренно ответил священник.
Остановивишсь аккурат на том самом месте, где только что стоял ротмистр и избежав тем самым предостерегающих криков, отец Панкратий откашлялся. Зарокотал его внушительный бас:
— Православные! Разве это по-христиански — отказывать людям в помощи, когда…
— Примолкни, отче!
— Ступай себе восвояси!
— Какой ты, к свиньям, пастырь Божий, если у тебя черт за плечами, а ты с ним совладать не можешь?
— Ступай, батя, не вводи в грех!
— Бог вам в помощь, а нас не цепляй!
Вопреки ожиданиям поручика, отец Панкратий более не пытался вразумлять заблудших. Повернулся и побрел назад. Поравнявшись со столпившимися у переднего возка, безнадежно махнул ручищей:
— Им что горох об стенку…
— Что, совсем плохо с припасами и прочим? — спросил Самолетов.
Мохов печально махнул рукой:
— Ну, не так чтобы, однако ж… Кровь из носу, а заменить следует восемнадцать лошадей — и вместо околевших, и вместо тех, что обессилели вконец. Возы тащить никак не смогут, нужно выпрягать, а то сами падут, без этого… Чаю и полфунтика не осталось. Мороженые кушанья пришли к концу, фураж тоже. Рассчитывалось все, исходя из того, что в Пронском, как обычно, запасемся. Вообще, до Челябинска дотащимся, но не за четыре дня, а смотришь, и подольше. Лошадям корма будет по горсточке, людям тоже. Умереть не умрем, а победуем вдоволь… И ведь уперлись, уродцы, ни за что не пустят и ничего не дадут, тут и гадать нечего…
— Не дадут, — сказал Самолетов.
— Саип! — вскрикнул Мохов. — Останови!
Все обернулись в ту сторону. От хвоста обоза валила толпа ямщиков, увеличиваясь с каждым возом, мимо которого они проходили. Можно было рассмотреть злые, сумрачные лица, топоры в руках, мелькнули там и сям ружья…
Саип, переваливаясь по-медвежьи, заторопился навстречу — но очень уж целеустремленно шагали ямщики: молча, хмуро, неостановимо. Так идут люди на серьезную драку, нимало не заботясь о последствиях.
Поручик подумал, что дело оборачивается вовсе уж скверно. Трактовые ямщики — народ не менее жилистый, тертый и решительный, нежели загородившие дорогу пронские. Видя, что рухнули все надежды отдохнуть, подкрепиться горячим и пополнить запасы, пришли в нешуточную ярость. Со стороны деревни так заманчиво и густо тянет ароматами печеного хлеба, мясных щей, каши со шкварками… Завтракать собралась деревня, обильно, вкусно, как в зажиточных местах и полагается…
А дальше? Ружей у ямщиков наверняка вдесятеро меньше. Топоры против стрельбы чуть ли не в упор ничем не помогут. Даже если привлечь есауловых казаков и всех, у кого сыщутся револьверы, силы неравны прямо-таки трагически. Большой кровью оборачивается…