Золотой истукан (др. изд.)
Шрифт:
– Идаре, светик мой! Ненаглядный! Пошто ты эдак? Смирись. Покорись. Пойдем. Иль забыл, как в темных горенках кохались, чреслами соприкасались.
Стыдно Идару.
– У-у, стерва, - скрипел он зубами.
– Ступай, чертовка. Кохайся теперь с волхвами.
Перед пленными, людьми большей частью незнатными - кузнецами, гончарами и смердами, приоткрылись на миг тайны терема. Взбеленились мужики: ишь, тварь! Тут не знаешь, куда забредешь, какое лихо ждет впереди, а у нее - бес на уме. Нам бы твои заботы.
И откуда это повелось - на князей, на бояр нет оков, им даже в полоне приволье. Вот уйдут сейчас домой, на Русь, и поминай как звали. Никогда их уже не увидишь.
Людожирица - ладно, хоть дружка пожалела. Другие смотреть не хотят. Отвернулись, к реке бы скорей. Вздохнуть боятся, не то что взглянуть: не дай господь - козаре передумают, опять в загон затолкают.
Эх, безобразники, пакостники. Эх, сволота.
Заметались пленные, кулаками замахали. Но, наткнувшись на копья, обессилели. Сидели, плакали, ругались.
– Сами - первые изменники.
– За что Калгаста сгубили? Добриту с Нежданом?
– За что нам век в цепях вековать?
Руслан, тот лихорадочно выхватывал из пестрых речей, изменчивых событий подходящие слова и мысли, лепил из них оправдание - себе, проступку своему:
– Всему - Доброжирова хитрость виной. Род на бояр, на князя сердился. За то, что хлебом с нами не делились. Волхв же сбил вече с пути. Неверно, с умыслом злым, истолковал гнев божий. На честных людей его повернул. И все равно… достал негодных Род грозой, огнем, злых козар напустил на лукавых.
– А кто в накладе?
– Взбесился Идар, не унять.
– Безмозглый крот! Заладил - Род, Род. Правду козарин сказал: урод твой Род, сто чертей ему в рот. Был бы за нас - упас. Нет, о сытых печется. Огонь наслал Хан-Теньгрей, а Род их теперь вызволяет. Княжил Ратибор? И княжит. Жили волхвы? И живут. Добрели, бояре на жирных щах? И впредь им добреть. А тебе, орясина, - в неволе гнить. Они заодно, волхв и есть Род. Этакий бог мне боле не бог. Иного найдем, смерды. У козар - Теньгрей. У ромеев свой бог. У алан, басурман. Поглядим, который лучше…
– Что, Арслан, скучно?
– Старый козарин присел на корточки, сумрачно вздохнул.
– Да-а, сыне, худо в неволе. Знаю. Сам не раз был в плену - у ромеев, славян. Народ мы неуемный, лезем всюду - случается, хватают нас. Правда, урусы - люди хорошие. Не то что ромеи. Те бесчеловечны. Урусы пленных не бьют. Одевают. Еды у них - вдоволь. Доставит степь хоть малый выкуп - ступай себе, друже, домой, да больше не попадайся. Одно плохо - для них, конечно, не для нас, - ленивы урусы. То есть, не то что ленивы, я неверно сказал, работать они здоровы - надо же столько земли перепахать, а медлительны очень, нерасторопны, На подъем тяжелы. Долго думают. От добродушия, что ли, это у них? Забыть его надо. Время какое? Гляди в оба, соображай мигом. А то живо голову снесут. Ты, сыне, не кисни. Изнутри сталью застынь. Иначе - зачахнешь. Ну, пойдем.
– Куда? Ходил уже Идар. Не пойду. Запори - не пойду. Лазутчиком вашим не буду. Убейте, не буду.
Старик изумился:
– Лазутчиком? Эх, милый. Какой из тебя лазутчик. Мешки будешь таскать. Но уговор - не пытайся бежать. Сам на стрелу каленую нарвешься и меня под плети подведешь, - доверяю, видишь, тебе.
– Это хорошо, - сказал он по дороге, - что урусы упрямы. Для них, конечно, не для нас, - вновь отметил старик с усмешкой.
– Потому-то и живы, при своей-то неповоротливости. Идара, дружка твоего, уж чем не прельщали беку служить. Не хочет.
Руслан остановился.
– Как? Разве он… разве не сам? Сманывали его?
– Князева жена на колени становилась. Согласись, мол, за князем следить, о делах на Руси козарам доносить. Эх, заживем. Вином, беднягу, поили, плетьми лупили - ни в какую, «И так весь в грехах. Лучше убейте. Брата вину, свои грехи искуплю. А то - стыдно людей. Арслану - то есть, тебе - в глаза, мол, совестно смотреть: он, говорит, только путь начинает; к чему придет, кем он станет, если подле - подлость одна, сплошь сволочь». Ну, другой напросился. Богатый.
– Как зовут?
Старик усмехнулся:
– Не помню.
– Дородный, веселый?
– Вроде.
– Пучина!
– Может, Пучина, может, Кручина.
Руслана будто по голове ударили - схватился, остолбенел. И впрямь - крот слепой. Какой же ты дурак. Сечь тебя и сечь, чтоб хоть чуточку ума прибавилось…
– Не буду мешки таскать.
– Что? Тоже стыдно?
– Старик покачал головой.
– Эх, зеленый ты еще, зеленый. Брось. Ребячество. Всех погнали телеги нагружать. Было бы, сыне, из-за чего рисковать. Береги башку, пригодится.
Окраина стана. Вереница больших раскрашенных телег. Возле - кучи плотно набитых шерстяных мешков. Ишь, бродяги степные. Любят пестрое. Мешки - и те полосатые, красные с желтым. Немало пришлось их перекидать на телеги Руслану. Растянулся, как жердь, на траве. В очах - полосы красные. Долго держал, лежа навзничь, очи закрытыми, пока, приоткрыв, вновь не увидел небесную синь.
– Я слыхал, - просипел Руслан.
– у степных людей в почете синее. У вас же все красное. А красное - цвет хлеборобов.
– Наверно, от аланов переняли. Аланы, правда, тоже конный народ, но иных корней, арийских. Пристрастны к красному. А мы - на треть аланы.
– То-то вижу: не столь уж вы, козаре, скуласты да узкоглазы, как в наших весях толкуют. Есть носатые, рослые. К примеру, ты - вовсе светлый.
– А мы не козаре. Булгаре. Потомки воинов хуннских да женщин аланских.
– Это как же? Ведь истребили козаре булгар.
– Истребили?
– Старик засмеялся.
– Попробуй этаких истребить. Стрел не хватит. Ну, было дело лет пятнадцать-двадцать назад. Разбранились наши ханы, Батбай и Аспарух. Первый по нижней Кубани стал кочевать, второй - на буграх, у верховьев. Козаре - то есть, хазары, милый ты мой, видят, булгары в раздорах, значит, сил у них меньше - ударили по Аспаруху. Ничего, не пропал. Ушел на Дунай. Войско царя ромейского, Константина Погоната, вдребезги разнес, взял