Золотой истукан (др. изд.)
Шрифт:
– Слышал я от манихея что-то похожее. Старик - строго:
– Манихеи половину своего учения украли у нас, половину - у христиан.
…Кто ведет чистую, праведную жизнь, после смерти взлетает в светлое место, в чертог Ахура-Мазды, в рай. Нечестивцы обречены томиться в аду, в черных владениях Анхро-Маны. В конце мира, когда явится спаситель Саошиант, родившийся от девы, души праведных людей воскреснут, а грешники вместе с самим Анхро-Маной будут окончательно уничтожены.
«Спаситель, родившийся от девы, - вспомнил смерд Киракосовы рассусоливания.
– Видать, христиане взяли его для своей «единственно истинной веры взаймы у этих «чистых» маздеистов».
– Смерть - дело Анхро-Маны, - продолжал маздеист, присев на ступеньку, чтоб отдохнуть.
– И самое ужасное, что может совершить человек - это осквернить чистые стихии, землю, воду и особенно огонь, прикосновением к ним гниющего человеческого трупа…
Ступенчатый откос привел к пролому на верхушке башни.
– Входи и не пугайся, если это тебе в новинку.
Руслан вошел - и чуть не наступил на уже очищенный от мяса, кожи и волос, но еще багровый от засохшей крови человеческий череп. Он пошатнулся от зловония. Мрачные полуголые люди из «особого сословия» прилежно соскабливали с костей тухлое мясо. Над другими трупами, растаскивая кривыми клювами гнилые внутренности, сноровисто трудились коршуны. Они работали бок о бок, люди и стервятники, и не мешали друг другу.
– Мясо с костей знатных усопших мы снимаем сами, - старец кивнул на сородичей.
– С остальными справляются коршуны и собаки. Родичи покойных собирают чистые кости и хранят их в оссуариях в нишах внутри городской стены или в особых склепах - наусах за городской стеной.
На дне широкого колодца внутри башни, обгрызая кости, в груде полуочищенных остовов лениво копошились собаки. Вот отчего они такие жирные. Вот чем их кормит святой хранитель башни молчания…
– Ты больше сюда не приходи, - сказал Руслану маздеист, когда они слезли с башни.
– И без того я осквернился, общаясь с тобою, иноверцем.
«Ишь, - вспылил Руслан, - сам-то - могильный червь вонючий, а туда же…»
– Посмотрел бы я, какую б ты песню запел, - зло отомстил он маздеисту на прощание, - если б узнал, что я тебя обманул. У нас, русичей, умерших жгут на костре.
Что тут сделалось! Маздеист с визгом упал на землю, стал кататься по ней, будто ему самому прижгли огнем одно место. Монетка, которую он получил от Руслана, выскользнула из-за пазухи. Старик, не боясь оскверниться, проворно схватил ее, спрятал вновь.
…Как Руслан минул мост, как нашел дорогу, как попал домой, он не знал. Уже дома, в тенистом дворе, его вырвало.
– Эй, парень!
– со смехом крикнул Сахр.
– Ты что, ячменной водки моей нахлебался?
– Тоже - богоискатель!
– рассердился Сахр, когда Руслан, продолжая икать и сплевывать от омерзения, рассказал ему о своих сегодняшних приключениях.
– Кой бес тебя к ним понес?
– Кого я искал? Манихей сам притащился сюда, навязался на мою шею.
– Да, вздохнул Сахр.
– Людей издревле изводит зуд проповедничества, желание непременно облагодетельствовать ближних. И никто почему-то не задумается, а нужны ли ближним их навязчивые заботы. И вообще, нуждается ли еще кто-нибудь в этом благе, кроме них самих?
Если он, вероучитель-дурак, твердит, например, что земля держится на исполинских бычьих рогах, что она - плоская, как поднос, я ему должен верить? Планета не может быть плоской! Лоб - да. У некоторых умников, живущих на этой планете.
Безбожник? У меня есть свой бог. Но отнюдь не кувшин ячменной водки,- хотя и он-то чем плох? Мое божество - знание.
Ты видишь в разных вероучениях только то, что сразу бросается в глаза, и то тебя уже тошнит от них. Но самое главное в них - самое грязное, подлое, лживое, для тебя остается пока еще скрытым. Ужас всякого учения не в том, как оно разделывается с мертвыми (мертвым, друг мой, это безразлично), а в том, как оно разделывается с живыми. Так-то, брат мой.
– Тебе не зазорно?
– Что?
– Братом меня называть.
– Почему же это должно быть зазорным?
– Я… твой раб.
– Брось! Ты - мой друг. И - кровный брат, если хочешь.
– То есть?
– Ну, прежде всего, мы люди. И затем, хорезмийцы и русы и вправду в какой-то мере соплеменники. Ты помнишь родовой знак ваших русских князей? Начерти, если помнишь.
Руслан начертил ножом на земле лежащий на боку овал с двумя точками внутри, сверху пририсовал пару изогнутых в стороны рожек, снизу - пару полусогнутых ножек.
– Вот, - кивнул удовлетворенный Сахр.
– Если хочешь знать, это древний знак хорезмийских царей. Как по-вашему человек? Ну, просто человек.
– Смерд.
– А по-нашему - мард. Есть у вас бог солнечный, Хорс?
– Есть.
– Какая птица ему посвящена?
– Петух. На острове Хортице в честь одного Хорса режут петухов.
– И у нас в честь солнца режут петухов. И зовут петуха по-нашему знаешь как?
– «хораз». И страна Хорезм - Солнечная земля. Похоже, когда-то мои и твои отдаленные предки соприкасались очень близко, может быть, через посредство аорсов - алан. Вот и выходит, что мы с тобою - кровные родичи.
Руслан - с сомнением:
– Ой ли! Ты вон какой черный, я белый.
– Ну, это ерунда. Ты просто выцвел на морозе. Поживешь год-другой под нашим горячим солнцем, почернеешь, брат, как уголь.
– Вот что, друг мой, - сказал Сахр наутро.
– Раз уж ты такой въедливо-любознательный, пойдем со мной в академию.
– Куда?
– Расскажу по дороге.
…В 489 году византийский император Зенон, рьяный поборник христианства, приказал закрыть в Эдессе высшую школу - академию.
В 529 году другой император, Юстиниан, разгромил в припадке мракобесия Афинскую академию - последний оплот древней эллинской учености в Европе.
Всему составу обеих академий пришлось переселиться в Иран, где, с соизволения просвещенного государя Хосрова I Ануширвана, открылись высшие школы в Нисибине и Гундишапуре. Здесь учили желающих врачеванию, науке о звездах, науке о числах, землеведению.
Но и здесь ученых не оставили в покое. Иран захватили войска «покорных богу», и образованные ромеи и сирийцы перебрались в Согд, в Мерв и особенно - в Хорезм, который из всех областей Турана расположен дальше других и от жестоких «покорных богу», и от христианствующих варваров - византийцев. Здесь, в Кяте, издревле существовала своя академия, прочно связанная с индийским, китайским и греко-бактрийским ученым миром.