Золотой истукан (др. изд.)
Шрифт:
– По усадьбе ущерб… э-э… не очень большой. Но они увели моего раба.
– О государь, - сказал придворный лекарь Сахр.
– Надоедал ли я, как другие, тебе когда-нибудь нудными просьбами?
Хорезмшах Аскаджавар,- изумительно красивый человек с блестящими черными кудрями до плеч, с блестящими черными глазами, тонким крепким носом и мягкими нежными губами, с блестящей же черной бородой,- откинулся, довольный, на резную спинку трона, подставил потную шею под ветерок от опахал и милостиво изрек:
– Никогда, мой верный Сахр! Но ты можешь просить, что захочешь, - разве я тебе откажу?
– Тогда
– Но он - чужое достояние. Сперва я должен заполучить его у Пинхаса. Как, Пинхас, - не отдашь ли ты мне одного этого руса… взамен тех сорока пяти, которых ты сгубил в пустыне, вылив воду?
Бледный Пинхас пал ниц:
– Возьми, возьми его, о государь, и делай с ним, что захочешь.
– Я дарю его Сахру.
– Воля твоя, государь.
– Кстати, где он, раб-рус? Увели, увели, куда увели?
Сахр с усмешкой:
– В мой дом.
– А! Хитрый ты человек, Сахр.
– Куда мне до Пинхаса…
В ГОСТЯХ У «ПОКОРНЫХ БОГУ»
Все лгут: поп и мулла,
раввин и черный маг…
Мир по- иному разделите сразу,-
Есть вера у одних, но ни на грош ума,
Нет веры у других, зато есть разум.
Абуль- аль-Маарри
Лекарь Сахр, в своей потертой легкой свите, вернулся домой с жирной бараньей ляжкой под мышкой. Одинокий и непритязательный, он питался обычно в харчевнях на базаре, - но теперь у него в доме был человек, перенесший тяжелую болезнь и еще более тяжкое душевное потрясение, черствым хлебом его на ноги не поставишь.
Войдя во двор, он сразу заметил, что двор прилежно подметен, полит водою. Рус лежал на коврике под шелковицей, вниз лицом, положив голову на сомкнутые руки. Спит, наверное. Пусть.
Но Руслан не спал. Какой уж тут сон. Услышав легкие шаги, он поднялся, сел, но глаз не вскинул.
– Ну как, Рустам? Ты весь потный.
– Хочется пить.
– Пить? Да, жарко. Ну и чего бы тебе хотелось выпить?
Руслан, подумав:
– Молока бы холодного…
– Молока?!
– изумился Сахр.
– Ну и ну. А перед этим, конечно, ты съел бы пару сдобных сладких хлебцев, не так ли? Экий чудак! Да разве сладкие хлебцы - еда для мужчины? И молоко - питье для него? Чтоб целый день бурчало в животе… Тьфу! Вот мы зажарим с тобою сейчас мясо на прутьях железных, съедим его с уксусом, луком и жгучим перцем, чтоб во рту горело! И запьем крепким, терпким, холодным вином…
Он принес из-под навеса летней кухни прямоугольную жаровню, древесный уголь в корзине.
Руслан продолжал сидеть, тупой и бесчувственный.
– Любовь, - вздохнул Сахр, разжигая уголь в жаровне.
– Ах, любовь… Она неотделима от женщины, а женщина - от красоты. Именем женщины, богини любви, люди назвали самую прекрасную звезду, что горит по утрам и вечерам, как обещание юным и утешение старым.
– Он помахал над жаровней плоской широкой дощечкой, чтоб раздуть огонь, и в черном угле вспыхнула голубая яркая точка, - точно звезда, о которой он говорил.
– Даже
Афродита, Венера, Нахид.
По-ассирийски - Ннгаль.
По-вавилонски - Инанна. Любовь…
– Я это слово слышать не могу!
– сказал Руслан с отвращением.
– Это почему же?
– Твердим к месту и не к месту - истрепали его, замусолили. И стало оно обманным и подлым. Вон, всякое вероучение, начинаясь со слов «любовь» и «спасение», кончает тем, что человека, которому обещает любовь и спасение, кладет на плаху, возводит на костер или, если не убьет, то, стращая адскими муками в будущей жизни, уже здесь, на земле, обращает его жизнь в неизбывную адскую муку, вечное страдание.
Сахр - довольный:
– Ага! Ты умен. Ты понятлив. Ты, конечно, все хватаешь на лету, и у тебя хорошая память, верно? Что ж, далеко пойдешь! Или ты будешь отъявленным мерзавцем, или добрым благородным человеком: тот, кто столь непочтительно отзывается о святых вероучениях, неизбежно становится или тем, или другим. Станешь мерзавцем - преуспеешь, конечно, в жизни, но, в конечном счете, загубишь себя. Потому что, друг мой, отъявленных мерзавцев - великое множество, у них тысячелетний опыт, и трудно их переплюнуть. Значит, все твои ухищрения пойдут насмарку, и ты прогадаешь, пополнив их многотысячную свору. А вот хорошие люди - редкость, они цене, они заметны, так что уж лучше старайся стать хорошим человеком. Я тебе помогу, хоть сам и не могу назвать себя вполне хорошим. Но суметь помочь зеленому юнцу сделаться зрелым мужем - тоже неплохое качество, а? Попытаемся, попробуем. Я много знаю. Прямо-таки изнемогаю от своих знаний. И буду рад переложить их половину, или все, в твою голову.
Сахр добродушно рассмеялся.
– Если б ты знал, как мало толковых людей, то есть людей с четким, хорошо налаженным мышлением, умеющих пятью-шестью словами, вполне членораздельно и вразумительно, передать суть дела так, чтобы тебе сразу стало ясно, что, где, к чему, когда и как, что нужно делать и чего не нужно. У многих людей в голове мешанина, отсюда и мешанина в словах, - и поступках, и в жизни, бестолковщина в мире. Пусть же одним толковым человеком в мире станет больше. Сходи-ка на кухню, друг мой. Принеси нож и горшок, поднос и доску, лук в корзине.
Руслан живо нашел, что нужно, принес.
Сахр продолжал, нарезая мясо на доске кусками:
– Учись разжигать очаг, жарить, варить, мыть посуду, стирать, подметать, шить и все такое. Пригодится. Сколько семейств разлетается в прах, сколько в них шуму и гаму, - режутся, брат, оттого, что не могут решить, кому миску похлебки сварить: жене ли, мужу ли. Всемирная задача, брат. Плюнь. Сам все умей. И будешь царь. Но - черт их знает, этих женщин!
– Он сложил куски мяса в горшок, посыпал солью и перцем, слегка обрызгал уксусом, накрыл миской.
– Пусть постоит. Когда мясо томишь, много уксусу не лей - станет дряблым. Так вот, женился я на одной. И поставил условие, чтоб ничего, - вовсе ничего,- по хозяйству не делала (чтоб все обиды пресечь заранее, понимаешь?). Все делаю сам. И все делаю отлично, не придерешься. Обрадовалась: вот с кем ей будет райская жизнь! Но через полгода рехнулась, бедняжка.