Золотой крест
Шрифт:
Федьку помыли в бане, побрили, переодели, а перед отправкой на задание сытно покормили. Он ел жадно, облизывал пальцы и воровато посматривал по сторонам.
После аппетитной еды, сидя на кушетке, Федька задремал. Прислонившись к стенке и съежившись, он казался совсем крохотным. Лицо его, покрытое румянцем, расплылось в улыбке, толстые губы вытянулись, жидкие рыжие брови передергивались.
— Ком! — скомандовал немец.
Федька вскочил, одернул гимнастерку, ладонью вытер губы и засеменил за гестаповцем.
Карательный отряд запылил по дороге на Стрыкнув...
А партизаны на третьи сутки расположились отдохнуть в доме лесника неподалеку от имения Псары. Одни мылись, другие чинили потрепавшуюся обувь, третьи спали.
Партизаны горячо обсуждали: какой дорогой короче и безопаснее пройти в обусловленный район, чтобы не ввязаться в бой с карателями.
— Я считаю, — говорил Тадек, зарекомендовавший себя надежным следопытом, — идти надо правее Стрыкнува. Здесь хотя и дальше, зато больше лесу — скрытый путь.
Совещание прервал голос часового:
— Каратели!
Партизаны заняли оборону вокруг дома. В лесу гулко разнеслась пулеметная дробь. Фашисты полукольцом оцепили усадьбу.
Александр Кузнецов рывком проскочил за угол дома, залег в неглубокой водомоине и скомандовал:
— Рассредоточиться и поодиночке прорываться в глубь леса на юг.
Справа совсем близко ударил пулемет. Пули почти под корень срезали молодой ивняк. Кузнецов выждал вторую очередь и, определив место, где залег вражеский пулеметчик, встал на колени, приловчился размахнуться и одну за другой бросил гранаты.
Взрыв! Второй!
Пыль, перемешанная с гарью, поднялась двумя серыми шапками. Из-за толстой сосны с отломленной макушкой, откуда стрелял пулемет, послышался стон.
Сработано удачно!
Кузнецов бросился в лес и помчался во весь дух, лавируя между сосен. Но его заметили. Пули густо засвистели откуда-то слева.
Отбежав, он почувствовал боль в левом плече. Потрогал его — кровь. Устало сел на пенек, оторвал подол у нижней рубашки, перевязал рану.
А где же товарищи? Вокруг — ни души.
Прорваться сквозь фашистскую цепь удалось не всем. И тот, кто остался в огненном кольце, отбивался до последнего патрона. В Псарском бою погибли польские партизаны: Марьян Витульский, Богдан Санигурский, Тадеуш Доминяк, Чеслав Шиманский, Антоний Грабовский, Леонард Марциняк, Вацлав Кшижаняк...
В руки врагов не сдался никто.
Карательный отряд, подобрав раненых и убитых гестаповцев, собрался в обратный путь. Но в это время из-за сарая донесся стон. Командир отряда сделал несколько шагов, остановился. У трухлявой колоды, скорчившись, лежал раненый Федька и звал:
— Помогите!
Гестаповец, ехидно улыбнувшись, выстрелил. Федька задрожал всем телом и, перевалившись со спины на живот, уткнулся лицом в землю.
Кузнецов после боя долго бродил по лесам и хуторам. Заметая следы, нередко попадал в самые невероятные условия. В деревне, где беглец пристроился на отдых, появились сыщики. За кем они гонялись, летчик не знал.
Деревню оцепили. Начались обыски. Но для смелого всегда найдется выход. И Кузнецов его нашел.
Покинув дом, он ползком по огороду проник к одиноко стоявшей каплице — часовне. «Здесь вряд ли будут искать, — подумал он. — Давай забирайся, парень, в каплицу. Пусть бог хоть раз выручит».
Тяжелая дверь, взвизгивая ржавыми петлями, открылась. Из каплицы дохнуло затхлым холодом и запахом ладана. Каменные ступени вели туда, где стояла гробница, обтянутая лиловым бархатом. На ее крышке лежала груда венков, сплетенных из разноцветных стружек.
Стараясь не уронить венки, Кузнецов сдвинул крышку гробницы до половины, лег спиной на распятого металлического Иисуса Христа, вытянулся во весь рост и закрылся.
Лежать было очень неудобно. Но усталость взяла свое. Сон одолел его.
Проснулся Кузнецов поздно вечером. Фашисты уже давно покинули деревню.
Снова начались опасные странствия из хутора в хутор, из деревни в деревню. Усталый, он шагал полевой тропинкой, проложенной через молодую, еще не выбросившую колос рожь.
Где найти боевых друзей? Куда податься? Что предпринять?
Вышел на узкую длинную межу. Солнце по-прежнему палило в полный накал. Сорвал несколько жирных ржаных стеблей, пожевал их, чтобы утолить жажду.
«Вот она — жизнь, — подумал Кузнецов, глядя на густо разросшуюся рожь. — Мама, Женюрка, если бы вы знали, как мне тяжело, как я устал в последние дни! И на каждом шагу в глаза смотрит сотня смертей. Хоть бы коротенькую весть получить из дома. Теперь, похоже, и потомство появилось. А кто же родился: мальчик или девочка? Женя, думаешь ли ты обо мне? Ждешь ли меня?»
И снова — тропинки, дороги...
Поздним вечером Александр Кузнецов забрел в деревню, раскинувшуюся по обоим берегам мелководной речушки.
«Да ведь здесь живет мать Вацлава Забродского, — мелькнула мысль. — Как он говорил, ее дом третий с краю».
Партизан поравнялся с домом Забродских. Заглянул в окно. В кухне горела керосиновая лампа, висевшая на длинной проволоке, зацепленной за потолок. Осторожно постучал в стекло..
— Кому что надо? — послышался голос из избы.
— Пожалуйста, дайте попить водички. Дюже пересохло в горле.
Створка раскрылась. В окно душисто потянуло ржаным печеным хлебом. Кузнецов не ел целые сутки.
Хозяйка зачерпнула из ведра в жестяную кружку воды, бросила короткий взгляд на прохожего. Сухощавые руки ее задрожали, и кружка упала.
— Что с вами, мамаша? — спросил Кузнецов.
— Я вас узнала. Вы — Сашко-летник... Ходьте прентко. — Старуха зазывающе махала рукой. — Там опасно...
Александр перепрыгнул через прясло забора и вбежал в дом. Хозяйка, высокая и тощая, еще довольно бодрая, встретив Кузнецова с материнским радушием, сказала: