Золотой крест
Шрифт:
Второй немецкий летчик струсил и быстро помчался на запад. Кузнецов на предельной скорости бросился за ним и в пылу задора не заметил, как перелетел линию фронта.
Немецкие зенитки скрестили свои трассы и взяли самолет в плотное кольцо, неотвратимо сжимая его с каждой секундой. Летчик бросал машину из стороны в сторону. В послушных руках она вертко обходила разрывы снарядов, но выйти из зоны густого массированного огня не смогла. Один из снарядов разорвался близ самолета. Пилота осколком ранило в живот и левую руку. Машина загорелась.
Летчик быстро повел объятый пламенем самолет через линию фронта с расчетом приземлиться у своих. Зенитные орудия замолчали. «Значит, наша территория», — решил Кузнецов, радуясь, что главная опасность миновала.
Но огонь все разгорался. Вот-вот взорвется машина. Надо прыгать сквозь пламя. Только бы не вспыхнул парашют.
Прыжок!
Повиснув в воздухе под оранжевым куполом, Кузнецов невесело подумал: «Выходит, опять в госпиталь. Какой же ты невезучий, Александр Васильевич. Второй раз оплошал».
Бой в воздухе продолжался. Зенитно-пулеметный огонь хлестал из стороны в сторону. По куполу парашюта Кузнецова чиркнула пулеметная очередь. Пытаясь быстрее приземлиться, летчик перехватил стропы и поставил парашют под скольжение. Где-то разорвался зенитный снаряд.
Упав на опушке кустарника, Александр Кузнецов угодил на бесснежный взгорок, сильно ударился о мерзлый грунт и вывихнул ногу. А когда очнулся, увидел перед собой немецкого офицера в русском черном полушубке. Сидя на корточках, он спросил:
— Где имеете ранение?
Летчик показал правой рукой.
Подбежавшие немецкие солдаты сняли с Кузнецова комбинезон, унты, дали ему взамен старую стеганую куртку и стоптанные солдатские ботинки, отобрали орден Красного Знамени, комсомольский билет и в грузовой машине увезли раненого в Сухиничи.
За линией фронта
На холщовых пятнистых от крови носилках Александра Кузнецова внесли в штабную комнату немецкой фронтовой разведки. Комната была обставлена на широкую ногу: на стенах и на полу — цветастые ковры, дубовый книжный шкаф со стеклянными дверками до отказа заполнен книгами. Справа и слева от письменного стола, обитого лиловым сукном, стояли красивые резные тумбочки, на которых кучно расположились разноцветные телефонные аппараты. За столом чинно восседал грузный, с немолодым, но почти не тронутым морщинами лицом, полковник и курил сигару.
Кузнецову предложили мягкое кресло, стоявшее рядом с письменным столом.
В кабинет пригласили врача. Он вошел в белом накрахмаленном халате и сел позади Кузнецова. Вслед за врачом появился переводчик — молодой, бравый лейтенант. Жестом руки полковник указал ему место в кресле, против Кузнецова. Лейтенант пытливо оглядел советского офицера и на чистом русском языке спросил:
— Стало быть, вы есть Кузнецов Александр Васильевич?
— Так точно.
— Вас сбили в воздушном бою наши летчики?
— А если бы не сбили, так разве я сюда попал бы?
Лейтенант переглянулся с полковником и продолжил:
— Так вот, Александр Васильевич, война для вас, можно сказать, закончилась. Жизнь свою вам удалось сохранить. Теперь вы мирный человек. Давайте по-мирному и поговорим.
Кузнецов поморщился от боли и промолчал. Поняв тяжелое состояние пленного, переводчик снова переглянулся с полковником и спросил:
— Выпить хотите?
Никогда раньше Кузнецов не пил не только водку, но и виноградное вино. И то ли оттого, чтобы приглушить боль, то ли потому, что захотелось стать смелее, ответил:
— Хочу.
Из соседней комнаты с белым полотенцем через плечо кубарем выкатился коротконогий денщик, поспешно извлек из письменного стола бутылку московской водки, откупорил ее на глазах у всех и налил полный граненый стакан. Кузнецов сделал глубокий вдох, выпил водку залпом, вытер губы тыльной стороной ладони и не поморщился.
— Карашо, — послышался одобрительный голос врача.
Начался допрос.
— Для первого случая, — обратился переводчик, — расскажите нам, в каком полку вы служили, кто ваш командир, в какую дивизию входит полк.
Чтобы не спутаться в будущем, Кузнецов назвал полк шестнадцатым — годом своего рождения, а дивизию тридцать девятой — временем окончания Оренбургского военного авиационного училища.
— А командир полка у нас — мой однофамилец, кадровый майор. Летает уже девять лет. С финской войны — Герой Советского Союза.
Переводчик удовлетворенно кивнул светловолосой головой с аккуратным пробором, не записав ни номера полка, ни дивизии, ни фамилию командира.
— Где располагается ваш полк? — последовал второй вопрос.
— На Внуковском аэродроме под Москвой.
— Сколько у вас самолетов?
— На аэродроме держат один боекомплект. А когда бывают потери, их пополняют из резерва. Командир дивизии требует, чтобы мы в первую очередь берегли себя, а самолетов, говорит, хватит...
Летчику показали огромную, почти во весь стол, карту с русскими и немецкими наименованиями сел, городов, рек.
На карте красные звездочки, скучившиеся неподалеку от линии фронта, обозначали советские аэродромы.
— На каких аэродромах вы бывали? — через переводчика спросил полковник. — Только прошу учесть, что нам о каждом из них кое-что известно.
— Ни на одном не был, господин полковник. Я прибыл на фронт три дня назад и, как видите, попал в беду.
— И за три дня заслужил орден Красного Знамени?
— Что вы? У нас, чтобы получить орден, надо иметь не меньше двадцати вылетов, и не простых, а с результатами... «Красное Знамя» я получил за бои с белофиннами.
Начальник разведки ухмыльнулся и задал вопрос:
— А теперь воюете с белонемцами?
— Вас белонемцами не называют.
— А как же?
— По-разному: фашистами, гитлеровцами, оккупантами.