Золотой крест
Шрифт:
На Лодзинском перроне пленных построили в колонну и вывели на привокзальную площадь.
Подошел трамвай без оконных стекол, забрал пленных и доставил их к новому месту жительства.
Жизнь в лодзинском лагере потекла так же, как и в Смоленске. На день выдавали литр брюквенного супу и двести граммов суррогатного хлеба.
У Кузнецова исподволь начала зреть мысль — убежать из лагеря.
Но куда? С кем? Все это надо обдумать, взвесить, оценить. Да и мысли свои откроешь не каждому. Нужно узнать, изучить людей.
Во дворе лагеря на доске появилось объявление, написанное крупным четким почерком:
«Все, кто знаком с токарным и слесарным делом, поступайте работать на заводы! Вы будете получать сытый паек, обмундирование, жить в благоустроенном общежитии».
Имея специальность техника, Александр Кузнецов неплохо знал слесарное дело, которое в предвоенные годы изучил на буровых работах в Башкирии. Но умолчал об этом. «Попадешь в глубь Германии — останешься пленным до конца. За хлебный паек хотят купить совесть, заставить служить Гитлеру».
Спустя неделю Александра Кузнецова вызвали в лагерную канцелярию и спросили:
— Хотите пойти служить в немецкую авиацию?
— А дальше что меня ждет?
— Летать штурманом.
— И бомбить своих людей? Не могу.
— Если не хотите летать над русскими городами, пошлем вас на Англию, — не унимался офицер с черным крестом на впалой груди. — Ведь англичане обещанный второй фронт не открывают.
— Придет время — откроют. Москва не вдруг и не сразу строилась.
— А вы на что намекаете? — офицер повысил голос.
— У нас такая поговорка есть.
— Ну, если поговорка, тогда пусть будет так. А мне показалось, что вы нас Москвой пугаете.
— Теперь поздно пугать, господин офицер, — желая потрафить немцу, заключил летчик. — Теперь сила у Берлина, а не у Москвы.
— Правильно говорите, лейтенант, — одобрительно кивнул головой офицер.
Настойчиво нудные уговоры продолжались несколько дней. Порой они перемежались с угрозами, с обещаниями больших вознаграждений за каждый вылет.
Однажды Александр Кузнецов несколько поколебался И не потому, что его прельстила хорошая плата, не страх что при окончательном отказе можешь попасть в более худшие условия. Нет, в сознание летчика закралась дерзкая мысль: «А что, если согласиться стать штурманом? За мной закрепят самолет. Выберу удобный момент и на вражеской машине перелечу к своим. Это же заманчиво. Да еще как!»
Но тут же услышал другой внутренний голос: «А прежде чем выслужиться перед врагом и войти в доверие, надо не раз слетать на задание подконтрольным и сбросить десятки бомб на советских людей. Если удачно перелетишь — спасешь себя. А сколько погубишь, сделаешь калеками? Нет, парень, не так надо вырываться из кабалы. Другим путем».
При очередной беседе авиатор осторожно спросил:
— А почему, господин офицер, вы идете на такой риск?
— То есть... Как понять вопрос?
— Ну, вот, к примеру, сяду я в ваш самолет и вдруг перелечу к своим?
— О-о, так получиться не может. За вами будут наблюдать наши офицеры.
Несмотря на долгие уговоры, ни Александр Кузнецов, ни кто другой в гитлеровскую авиацию не пошли.
— Молодец, лейтенант. Правильный ответ дал, — вечером на пути в столовую заметил невысокий, средних лет человек, с седыми висками и глубокими морщинами на лице. Это был майор Константин Белоусов — кадровый летчик с пятнадцатилетним стажем. Великую Отечественную войну он встретил командиром истребительного авиационного полка. В тяжелом воздушном бою немецкие зенитки изрешетили самолет Константина Белоусова. С насквозь простреленным плечом он выбросился из самолета, парашют приземлил его, потерявшего сознание, за линией фронта, в немецком тылу.
— А это поздравление честное? — вздрогнул от неожиданных слов лейтенант.
— От чистого сердца.
— А как вы узнали, что я отказался?
— Слухом земля полнится.
Оказалось, что Константину Белоусову предлагали то же самое, но он ответил:
— Я принимал присягу и нарушить ее не могу. К тому же я так истощен, что и штурвал не поверну.
Александр Кузнецов и раньше присматривался к Константину Белоусову. Он выделялся среди других степенностью, рассудительностью, сдержанностью в разговорах. Молодого парня тянуло к человеку, умудренному житейским опытом. Тянуло за советом, за отеческим напутствием. Однако открыться он не решался.
Но всему свое время. Сегодняшний разговор пришелся Кузнецову по сердцу. Он увидел в Белоусове надежного человека.
Так началась большая дружба, познанная в беде.
Пленные выполняли самые тяжелые работы, копали лопатами глубокие бомбоубежища, возили на тачках гранитные глыбы, засыпали землей и щебнем бомбовые воронки на дорогах.
Жили по-прежнему впроголодь. Злодейка-грусть навалилась на Александра Кузнецова, но коммунист Константин Белоусов подбадривал друга:
— Главное — не падать духом. Иначе гибель тебе... А у нас, дорогой товарищ, еще не все потеряно.
— А что же осталось?
— Мечта о побеге, Александр Васильевич. А с мечтой и жить веселее. Ты меня понимаешь?
— Понимать понимаю, только это похоже на фантастику.
— Неправда. Я говорю о деле. И ты к голосу старика прислушайся. Ты еще молодой, горячий, а такие при крутых поворотах часто на обочину вываливаются...
В лагерь пришла заявка на рабочую силу. Начальник лагеря отобрал пятьдесят человек для работы на текстильной фабрике Гайера. Им предстояло переделать ее в военный завод — убрать старые станки, привести в порядок помещение, установить новое оборудование.
К группе, в которой работали Александр Кузнецов и Константин Белоусов, подошел щуплый, смуглолицый мастер-поляк с черной щеточкой усов, в сером, промасленном комбинезоне. Не называя фамилии, он сказал:
— Мы с вами трудимся на великую Германию. Попрошу относиться к делу как полагается. У нас теперь так же, как и в России: кто не работает, тот не ест...
По красивому лицу мастера скользнула едва уловимая улыбка. Пленные не поняли: то ли он в защиту Германии говорил, то ли против.