Золотой крест
Шрифт:
Да нет, не узнал. Ведь не бывал здесь пятнадцать лет! И каких лет! Поры созидания, творчества, небывалого расцвета, размаха во всем.
Поднялось, буйно раскустилось мелколесье, время стерло бомбовые и снарядные воронки, выросли новые предприятия, жилые здания, надворные постройки в селах.
— Прошу приготовиться, — сообщила пассажирам чернявая девушка борт-проводник. — Скоро конец нашего маршрута.
Александр Васильевич расправил темно-синий китель с серебристыми галунами и орденами «Золотой Крест» и «Красное Знамя», достал из кармана вчетверо сложенную телеграмму. Еще раз прочитал:
«Общество
Самолет подрулил к месту стоянки. Сходя по трапу, Кузнецов услышал:
— Саша-летник!
— Сашко!
— Русский партизан!
Быстро сошел Александр по ступенькам и сразу же очутился в крепких объятьях.
— Тадеуш Шпрух? — вглядываясь в белокурого крепыша, заметил Кузнецов.
— Я, дорогой Сашко. Он самый...
— А где же Людвиг?
— Жив и здоров. Ждет тебя в Лодзи.
В Варшаве не задержались. После обеда, когда солнце склонилось к западу, машина вырвалась из шумных улиц большого города и взяла курс на Лодзь.
Волнение не покидало Кузнецова. Мысли его уносились туда, откуда он вырвался из фашистского ада, к друзьям.
— Сашко, посмотри налево, — произнес Тадеуш, — узнаешь?
Слева вдали от дороги раскинулся небольшой город, утопающий в густых зеленых деревьях.
— Неужели забыл? — недоумевал Тадеуш. — Это Влохи.
— Я не забыл, но при таком свете их не видел, — нашелся Александр Васильевич.
— Хорошо вы тогда расправились с немецким контролером, — заметил Тадеуш.
— Это не моя работа. Это Иван Кузьмин с Вацлавом Забродским. Орлы были. По-орлиному и погибли оба...
Лодзь выглядела по-праздничному. Нарядное многолюдье на улицах, большое движение разноцветных автомашин, яркие витрины магазинов произвели на Кузнецова большое впечатление. Ему показалось, что он никогда здесь не был. Он знал иную Лодзь — подневольную, мрачную.
Все, что пережито, что никогда не изгладится в памяти, особенно отчетливо всплыло, когда Александр Васильевич в гостинице «Грандотель» встретился с боевыми сверстниками.
Вот они — ветераны борьбы...
Впереди стоял убеленный сединой Леон Релишко...
Это ему в дни тяжкого подполья партия поручила отвечать за жизнь советского офицера. Это с ним рядом Кузнецову приходилось совершать ночные налеты на вражеские военные склады, обезоруживать полицейских, бороться в партизанских лесах.
Русского гостя пришли встретить и Людвиг Шпрух, и Хелена Гриних со своим мужем.
— Вы все молодеете, Людвиг, — шутил Кузнецов.
— А ты куда свои кудри подевал?
— Решил вступить в «общество безволосых», — смеялся гость. — Для солидности. — Он внимательно всмотрелся в старое мужественное лицо человека, чья революционная биография началась на заре первой русской революции, и заметил: — Если бы встретились случайно, вы бы меня и не узнали.
— Узнал бы обязательно, — отвечал Людвиг. — Ты, Сашко, хотя и изменился, и седина появилась, и морщинки заиграли на лице, но я узнал бы тебя по одним глазам. Они все такие же круглые, бойкие, острые.
А вот Юзеф Домбровский — партиец с тридцатипятилетним стажем. В памяти Кузнецова всплыл пасмурный октябрьский день тысяча девятьсот сорок второго
— А где же Генрих Гожонд? — спросил Кузнецов.
— Умер наш Генрих.
Минутная тишина воцарилась в большом зале.
— Леон, — обратился Кузнецов к Релишко, — я хочу побывать на фабрике Гайера, в цехе, где познакомился с Генрихом.
— Хорошо, Сашко.
На следующий день Александр Васильевич прибыл на бывшую фабрику Гайера. Теперь ее так не называют. Сейчас это текстильный комбинат имени Феликса Дзержинского.
На фабричном дворе остановился у газетной витрины. На первой странице газеты, на том месте, где у нас обычно печатаются передовые статьи, Кузнецов увидел свой портрет, а над ним — крупный аншлаг — «Лодзь приветствует полковника Кузнецова».
— Тадеуш, здесь опечатка, — забеспокоился гость. — Какая опечатка?
— Я же не полковник, а лейтенант...
— Ты кем был в Польше? — спросил Леон Релишко и тут же ответил: — Командиром партизанской бригады. А кто для нас командир бригады? Полковник. И ничуть не меньше...
Цех, где довелось работать семнадцать лет назад, Александр Васильевич не узнал. Стройно, как на параде, в два ряда вытянулись ткацкие станки. Над ними мягко стелился свет неоновых ламп.
Прозвучал сигнал, и в цехе все замерло. Директор объявил десятиминутный перерыв.
— К нам приехал дорогой советский гость Александр Васильевич Кузнецов. Вместе с нашими товарищами он долго боролся против фашистов, за счастливую свободную Польшу. Давайте послушаем героя-партизана.
Кузнецов сделал шаг вперед, поздоровался с поляками и сказал:
— Привез я вам самый большой и искренний русский привет от моих земляков-уральцев.
По цеху прокатились аплодисменты. Пауза помогла собраться с мыслями. И Кузнецов более спокойным голосом продолжил:
— Ваш цех мне знаком. В пору фашистской оккупации я, как военнопленный, работал здесь вместе со своим старшим товарищем советским летчиком Константином Емельяновичем Белоусовым. Мы встретили здесь человека, который всей душой ненавидел фашистов. Тогда он не назвал своей фамилии, но дал нам твердое слово — помочь вырваться на свободу. И он помог... Этого человека звали Генрихом Гожондом. Вы можете гордиться своим земляком. Он был смелым бойцом-подпольщиком. Давайте сходим после работы на кладбище и почтим память верного товарища.
Вечером, когда сотни рабочих собрались у могилы поляка-патриота, Александр Васильевич возложил венок с надписью:
«Польскому другу Генриху Гожонду — от русского партизана Александра Кузнецова».
Навестил Александр Васильевич и ту столовую, через окно которой девятого октября 1942 года вместе с Аркадием Ворожцовым убежал из фашистского плена. У памятного окна сфотографировался.
И вот приветливо зашумели Псарские леса. Сюда съехались друзья со всей округи: из Ловича, Жирардува, Скерневице, Стрыкнува.