Золотой Лингам
Шрифт:
Вот и сейчас он вольготно расположился за столом в предбаннике и немедленно махнул один за другим пару стаканов ярославской настойки. Потом цапнул со стола снятый Татьяной перед парилкой изящный золотой нательный крестик, который висел почем-то не на обычной цепочке, а на довольно длинном ремешке плетеной кожи, и, небрежно вертя его в руках, с глупой улыбкой сообщил Рузанову:
– Знаешь, Леш, я ведь развестись решил. Хватит на два дома жить, пора, так сказать, оформить наши с Танькой отношения законным образом. А как еще? И Танька согласна. Любит она меня! Сильно любит!
Рузанов не нашелся, что сказать, и только развел руками.
Скорняков же удовлетворенно икнул и, не замечая внезапно потяжелевшего, напряженного взгляда Рузанова, поинтересовался, доверительно понизив голос:
– Леха, слушай! Скажи как другу, куда ты тогда, в девяносто девятом, исчез? Ведь почти два года про тебя ни слуху ни духу не было. Как в воду канул. Поговаривали, будто ты чуть ли не в психушку загремел. Мол, расстроил горячительными напитками ум и ага. Правда?
– Врут.
– Я так и думал, – кивнул Димка, бросив крестик обратно на стол и вновь берясь за бутылку, – но помню, зашибал ты тогда нехило…
В это время как раз вернулась с речки Гурьева и, критически осмотрев мужчин, заявила, что сейчас в парилку пойдет с Алексеем, Димке же рано еще, пусть-де лучше сбегает на речку да хмель смоет, а то, не ровен час, удар хватит. Рузанов, понятное дело, не возражал. Скорняков тоже, по-видимому, отнесся к женским капризам с пониманием и, опоясавшись полотенцем, поводя мускулистыми плечами, зашагал к реке.
Как только они вошли в парилку, Татьяна тотчас сбросила с себя простыню, в которую до того была укутана, постелила ее на полок и легла сама. Алексей невольно опять залюбовался: длинноногая, с густыми рассыпанными по плечам темно-каштановыми волосами, небольшими упругими грудями, да еще и окутанная знойным парным маревом, она походила на молодую ведьму. Повернув голову, Таня с усмешкой глянула на него невероятно черными из-за расширенных зрачков глазами:
– Ну, банщик, что на зад мой уставился? Парить-то будешь?
– Это мы мигом, мамзель! Не сумлевайтесь и не извольте беспокоиться! – Рузанов зачерпнул ковшиком из дубовой корчаги, в которой были запарены веники, и плеснул на каменку: от мощного потока обжигающего воздуха ему самому пришлось на некоторое время присесть на корточки; чуть-чуть переждав, он медленно поднялся, достал два веника и начал круговыми движениями разгонять горячий воздух по всей парной; Танька застонала от наслаждения, говорить она уже ничего не могла. Помахав над нею вениками, Алексей принялся хлестать ее короткими ударами по всему телу, прикладывая веник не более чем на секунду. Она выдержала дольше, чем он предполагал, и даже перевернулась один раз на спину, но вскоре, пронзительно взвизгнув, скатилась с полка и выскочила наружу.
Рузанов и сам изрядно взмок, поэтому последовал за ней, но в речку не побежал, а ограничился обливанием из корыта.
Скорняков уже вновь сидел в предбаннике и потягивал пивко, вероятно, ради полирующего эффекта или для более обильного потоотделения. Глаза у него, однако, были совсем не посоловевшие, и взгляд вполне осмысленный и острый. Алексей тут же поволок и его в парилку.
До пяти часов друзья успели еще несколько раз попариться, сбегать на речку, вдоволь напиться чаю и наслушаться глубоких мыслей Димки, который в одно горло выхлебал поллитра и бутылки три-четыре крепкого ярославского пива. Короче говоря, когда пришла бабка Люда, Рузанову ничего другого не оставалось, как только извиниться и пообещать ей завтра с утра истопить баню еще раз, ибо к ее появлению Скорняков безмятежно спал на диванчике в предбаннике, на толчки и уговоры не реагировал, а дотащить его до дому, даже вдвоем с Танькой, было совершенно немыслимо.
Надо отдать Людмиле Тихоновне должное – к случившемуся казусу она отнеслась с максимальным пониманием, уважительно глянула на широко раскинувшегося на кушетке и храпевшего словно целый полковой оркестр иерихонских труб Скорнякова и, попросив Алексея, чтобы банька была готова к одиннадцати утра, засеменила обратно через огород.
После ее ухода Рузанов с Татьяной, как-то не сговариваясь, многозначительно поглядели друг на друга и, даже не одеваясь, только прихватив шмотки с собой, припустили в избу.
Предварительно Алексей захлопнул дверь в баню, чтобы Димку ночью совсем не пожрали комары, но свет выключать не стал, рассудив, что, очнувшись в темноте, тот может и не найти на столе единственную оставшуюся бутылку пива и загнется в похмельных корчах.
Начали они прямо на терраске, так что, можно сказать, занялись любовью на глазах у всей деревни, коли она не была бы почти безлюдна.
Уже стало смеркаться, когда они перебрались в избу и, наскоро перекусив и взбодрившись прабабкиной настойкой, полезли на печь. Через некоторое время на лежанке им показалось тесновато (потолок нависал слишком низко и мешал разнообразию поз), и они перебрались на топчан, который хотя и был поуже, зато возможностей кувыркаться на нем было значительно больше.
Алексей не запомнил, в котором часу они утомились, но заснули они прямо там, на топчане, тесно прижавшись друг к другу и обнявшись, дабы не свалиться на пол. Точнее, первой заснула Татьяна, а Рузанов еще долго смотрел на ее точеный и странно бледный в струящемся из окошка лунном свете профиль и думал, что из всех женщин, которых ему довелось знать раньше, эта самая желанная и что такой у него больше, наверное, уже никогда не будет. Именно в тот момент, сквозь подступающую дремоту, он вдруг с удивительной ясностью осознал, что эта женщина должна принадлежать только ему и никому другому. Он понял, что, в противном случае, самая черная ревность источит его душу и никогда уже не даст ей покоя.
Засыпая с этими мыслями, Алексей слышал, как где-то за печью неумолчно и громко, словно надрываясь, пел сверчок.
Субботнее утро наступило для Рузанова в девять тридцать. Именно в это время он проснулся, наконец разбуженный уже давно доносившимися со двора радостными петушиными воплями. Голова почему-то гудела, словно с перепою. Смутно припоминая, что ночью ему снились какие-то жуткие и томительно-тревожные кошмары, он, осторожно выскользнув из-под Тани, сбегал на задний мост (заодно подсыпав зерна курам), потом забросил часть своей одежды на печку, дабы на случай внезапного появления Димки было очевидно, что ночевал он именно там, и отправился на кухню варить кофе. Несмотря на распространившийся по комнате кофейный аромат, Таня и не думала просыпаться. Алексей решил ее пока не будить и, накинув на плечи ветровку, пошел проведать Скорнякова и заодно исполнить данное вчера бабке Люде обещание растопить баню.