Золотой мираж
Шрифт:
Все трое Беннонов принялись за дело и вскоре заставили отставших коров бежать трусцой за стадом.
– Много ли их осталось в лесу? – спросил старик сына.
– Не более десятка, – ответил Беннон, подгоняя особо ленивую корову арканом. – Завтра мы их найдем.
– Но завтра воскресенье, пап, – запротестовала Лора. – Наш хор поет в церкви, и у меня партия соло. А потом к нам должна прийти в гости тетя Сондра и все такое прочее. Ты не можешь не пойти в церковь. Мы столько недель репетировали.
– Отец, как ты думаешь, можем
– Не знаю, – Старый Том сделал вид, что самым серьезным образом обдумывает этот вопрос. – Коровы могут забрести Бог знает куда, потом не найдешь их...
Конечно, Лора сразу поняла, что ее разыгрывают.
– Незачем дразнить меня. Я знаю, что вы придете, – крикнула она и, легонько пришпорив коня, заняла свое привычное место на одном из флангов.
Беннон, проводя ее взглядом, озадаченно покачал головой.
– Я думаю, она нашей породы, отец.
Старый Том одобрительно хмыкнул, и оба замолчали. Старик медленно ехал, видя перед собой мерно покачивающиеся черно-белые спины породистых херфордов и ангусов. Его бывалый конь хорошо знал свои обязанности, и вскоре Старый Том, по обыкновению опустив руки на луку седла, погрузился в воспоминания.
Иногда он поднимал глаза и они подолгу останавливались на скалистых гребнях гор и синеве неба. С гор подул слабый ветерок и зашелестел в кронах деревьев, словно эхо далекого водопада.
Через годы до Старого Тома доносились голоса, и чаще всего голос Бьюти, его жены. Том слышал его так явственно, словно она была рядом.
«Только музыке Моцарта удалось бы передать прелесть этого дня, Том».
Старик видел ее восторженный взгляд, устремленный на залитые солнцем горы.
Впереди на фоне яркой зелени сосен желтело пожухлой травой обширное пастбище. Стадо широкой темной рекой пересекало его, умело направляемое ковбоями.
Окидывая взглядом этот край, который был его домом, плодородные поля, широкие просторы и нетронутую красоту природы, Старый Том всегда ощущал, как его грудь дышит глубоко и ровно, а мускулы наливаются прежней силой. Он с гордостью следил за искусством ковбоев, позволявшим стаду идти спокойно и ровно.
– Чертовски неблагодарный труд, – прервал он молчание. – Ковбой получает мало, а работает много, до ломоты в спине, и все в грязи да в пыли. Куда там какая-то романтика или слава.
– Не забывай, это же можно сказать и о труде фермера, отец, – заметил Беннон и улыбнулся.
– А то я не знаю, – рассмеялся Старый Том. – Сам этому отдал лет шестьдесят, если не больше. А все, что имею от этого, – это хруст в костях, который погромче, чем скрип нового седла. Ну да что жаловаться. Банку мы не задолжали, идем даже на шаг впереди него.
– Это верно, – согласился сын. От еле заметной улыбки резче обозначились суровые линии лица.
– Но, что бы ты ни говорил, человек создан для этого труда, он должен быть ближе к земле, видеть смену времен года, чувствовать круговорот жизни.
Лошади вошли в ручей, чью воду уже замутило прошедшее стадо.
– Эта жизнь свободна от новинок вроде компьютеров и прочего, – продолжал философствовать старик, – нет зловония городов, нет стен, закрывающих небо. Здесь – вечно меняющаяся погода, река, трава и стадо, да еще человек и горы, которые всегда бросают ему вызов. Вот что делает его смелым и сильным и заставляет совсем по-другому смотреть на мир.
– Возможно.
– Как это – возможно? Это так и есть.
– Согласен, – снова скупо улыбнулся Беннон.
С детства приученный к работе на земле, он не мог не знать и не чувствовать перемен в окружающей его природе, не уважать все ее капризы. Его взгляд задержался на гребнях гор на севере. Где-то там, за ними, была зима. Однажды ночью или днем она укроет землю белым снежным покрывалом, под которым сожмется и увянет все, что только цвело. Он любил эту землю. Острое чувство благодарности переполнило его, и в эту минуту он почувствовал себя счастливым.
Это был непредсказуемый край неожиданностей, где глубокая тишина внезапно сменялась волчьим воем ветра, яркое солнце закрывала черная туча и кривые стрелы молний вонзались в небо, на миг освещая озера и каньоны за густой пеленой ливня. Здесь хрупкую сонную тишину зимнего рассвета могло внезапно нарушить эхо снежного обвала далеко в горах.
Это были Скалистые горы, суровые, первозданные, неукротимые, бросавшие вызов слабому духом человеку, однако способные зажечь в его глазах огонь, который не погаснет никогда.
Лимузин мягко подкатил к большой вилле в Старвуде, в одном из самых фешенебельных и хорошо охраняемых пригородов Аспена. Построенный на склоне горы из камня, дерева и стекла, со множеством соляриев, балконов и террас, дом был вполне современным по своей архитектуре. Из него открывался великолепный вид на город.
– Ну, вот мы и приехали, – заметил Джон, помогая Кит выйти из машины. Она окинула взглядом дом, и ее поразило, как он естественно вписывается в живописный ландшафт. – Вот мое скромное жилище...
– Скромное? – Кит иронически посмотрела на него. – С этим домом несовместимо такое понятие, как скромность. Разве не так?
– Пожалуй, ты права.
Она снова посмотрела на дом. Участок за ним, однако, сохранил все черты нетронутой природы, там свободно росли деревья и вечнозеленый кустарник. Казалось, их не коснулась рука садовника, что говорило о высоком знании им своего дела.
– Посмотри, какой вид открывается отсюда! – воскликнула Пола, указывая вниз на долину, город и горную гряду за ними. – Тебе надо начать съемки, Чип, именно сейчас, – обратилась она к стоявшему рядом Чипу Фримену. – Первые кадры должны запечатлеть эти изумительные краски осени.