Золотой песок для любимого
Шрифт:
Но… хорошо ли это? Все то, что он придумал? Он что, на самом деле верит, что Шурочка пойдет за Кардакова? А не прячется ли он сам за спину племянницы, желая, чтобы на нее пала вина, если расстроится его собственный брак?
Эта мысль так обрадовала Михаила Александровича, как будто дался наконец искомый ответ. Ну конечно, конечно! Она будет виновата, Шурочка. Больше никто!
Он закрыл глаза, раскинул руки и уронил трубку на стол. Потом поднял их к груди, как будто кого-то невидимого заключал в объятия.
Кого же, кого? Сэр Майкл, кого? Признайся себе, наконец! Не важно, каким нелепым и глупым на сторонний взгляд покажется это признание… Он почувствовал испарину на лбу. Руки онемели от напряжения. Но он не опускал их. Однажды, только однажды, он обнял ту, о которой не позволял себе мечтать. Потому что его мечта еще более недосягаема, чем Шурочкина. Вероятность успеха Алеши столь же реальна, как отмена зимы в России специальным декретом. Его собственного успеха – еще менее, даже сравнить не с чем.
Михаил Александрович опустил руки, открыл глаза, громко и четко сказал:
– Это будет хорошо и полезно для всех.
Он встал и пошел к своему письменному столу. Его ждали бумаги, по которым с первого дня после приезда – а он на сей раз прикатил в Москву в начале зимы, что несвойственно ему – изучал важный вопрос: каковы нынче арендные ставки на землю и дом?
Галактионов смотрел на цифры, морщился, в голове оформилась неприятная мысль. Да, здесь никуда не спрячешься – его сословие больше не духовный водитель нации, к которому принадлежали его дед, отец, кем он сам намеревался стать в начале жизни. Промышленники, банкиры, биржевые игроки – вот теперь кто главный в России. Его любезная Елизавета Степановна Кардакова, ее сословие, покупает дома, похожие на его родовой дом, они селятся на Остоженке и Знаменке. Делает это запросто – вынимает из кубышки деньги и платит сполна.
Нет, грубо, прямолинейно так мыслить, одернул он себя. Елизавета Степановна давно иная – она держит деньги в банке. Он сам сопровождал ее – Кардакова попросила о таком одолжении. Хотела показать ему, как ловко управляется с разноцветными бумажками, которые следует заполнить. Как вежлив и любезен с ней сам управляющий.
Что ж, впечатлительно, не стоит скрывать. Так, может, в том и состоит нынешняя удача для таких, как он – потомственных дворян, чья фамилия еще ценится? Слиться с ними, соединиться и идти дальше? Чтобы снова завладеть важными позициями? Стать двигателями успеха, но опосредованно, через других?
– Дядя, – вдруг зазвучал в голове голос Шурочки, – но как вы можете слиться с ними? Вы совсем другой!
И свой голос, отвечающий ей:
– Откуда тебе знать, молекула? Можно подумать, ты знаешь, что варится в голове у торговца с Варварки или Ильинки? Думаешь, по Елизавете Степановне скажешь, что она купчиха?
– Конечно. Она носит платье мышастого цвета!
Ах, какая коварная, знает ведь, что цвет называется мышиный. О чем он ей сказал, поправляя.
– Нет, дядюшка. Не мышиный, а мышастый, – упорствовала она.
Конечно, он понимал, почему спорит Шурочка. В это слово она вложила еще и другой смысл – не только оттенки цветов не даются купчихам, которые стараются одеться барыней, но пластика и речь.
Допустим, они соединятся. Кардакова позволяет ему учить ее. Но никогда не допустит его к ведению дел. Потому что он тоже не знает оттенков купеческого слога, не говоря о нравах, воззрениях, манерах. Ему не догадаться, как прочитать брошенный тебе взгляд, когда ведешь с купцом дело. На самом деле – куда ему девать принципы дворянской чести?
Казалось бы, в Москве живет, варится, крутится миллион народу. Похоже, с новыми хрустящими деньгами людей меньше, чем старых людей со старыми деньгами. Но с каждым приездом Галактионов замечал следы иных вкусов.
Как сильно, отмечал он, затронута ими старинная архитектура. Она стала во многом купеческой. Значит, даже город не может устоять перед натиском новых людей, а он на что надеется? Так не лучше ли ему все свое сохранить в душе да остаться с этим в дальней дали от России? Кстати, не послужило ли это тайной мыслью, когда он решил и Шурочку отправить за ее пределы?
На самом деле разве он готов из любви к Елизавете Степановне раствориться в купечестве, как золото в царской водке? Галактионов довольно рассмеялся. Неожиданное сравнение, но какое удачное. Хоть в какие-нибудь «Перлы текущей юмористики» отправляй.
А следом пришла печальная мысль, погасившая искру юмора. Но если ты не сумел пристать к новой жизни, значит, уходи из нее? Как сделал Шурочкин отец? И был случайным тот выстрел на охоте. Это объяснение для чужих.
Петр Волковысский, отец Шурочки, видел, что ему надо спасать поместье, дом, будущее детей. А он не мог. Недуг игры съел почти все деньги. Но сестра о том знала, мучилась, потому так скоро ушла следом за ним. Она оставила детей заботам брата. С Платошей все просто – кадеты, гвардия. А Шурочка – иное.
И к ней относился по-иному. Он хотел передать племяннице все лучшее, что свойственно роду Галактионовых – по матери и роду Волковысских – по отцу.
Ну хорошо, наконец Михаил Александрович позволил себе подвести итог. Не надо отказываться от извечной мудрости. А она состоит в том, что если будет утро, то мы в нем тоже. А если нет, то и думать не о чем.
2
Дядюшка на самом деле ждет, что она выйдет замуж за кого-то, кроме Алеши Старцева? Этот сэр Майкл слишком самоуверен. Шурочка Волковысская насмешливо сложила губы, осматривая свое лицо в последний раз, перед тем как спуститься к дяде в кабинет.
Михаил Александрович Галактионов по рождению, сэр Майкл по долгой жизни в английской столице и особенной любви к ней, нарушая все приличия, принятые в барских домах, уже трижды кричал снизу и даже постучал тростью об пол.
– Шурочка! Сюда!
Зовет, как звал свою любимую гончую, улыбнулась племянница. Но не обиделась. Откровенную нежность теперь он питает к ней одной, потому как гончая покинула этот мир по старости.
Шурочка огладила руками темно-зеленую юбку-брюки, которую купила в Англии в специальном магазине, где одеваются дамы, увлеченные модным занятием – охотой на лис. Оттуда и жакет из тонкого сукна в желто-зеленую клетку, и шляпа, и перчатки темно-желтой кожи, и сапожки. У нее маленькая нога, и темно-желтые сапожки в тон перчаткам кажутся еще меньше на фоне широких брюк.