Золотой петух. Безумец
Шрифт:
Глава девятая
Лавка Масисяна и все его торговое предприятие ввиду своего своеобразия заслуживают более подробного описания.
Лавка его напоминала собою скорее большой склад, набитый самыми разнообразными товарами. Здесь можно было найти все, начиная с самых дорогих видов мануфактуры и ценных предметов галантереи, вплоть до листового железа, вплоть до всех сортов кожи, вплоть до керосина, чая, сахара, игрушек и прочего. Здесь можно было увидеть вперемежку с рыбой и сальянской тешкой ящики с московскими конфетами, европейские вина различных марок и местную водку. Словом, здесь можно было найти все, за исключением разве только птичьего молока. Повар мог приобрести здесь крупу и яйца для своей стряпни, а щеголиха — бриллиантин для волос. Здесь не было недостатка в хинине и мятных каплях для больных. Все это лежало в таком причудливом беспорядке, что лавка Масисяна стала притчей во языцех для всего уезда, и когда заходила речь о каком-нибудь запутанном деле, то говорили: «Все равно как в лавке Масисяна».
Масисян был круглым неучем.
Книги он считал порождением сатаны и питал к ним лютую ненависть. То, что принято называть счетоводством, Масисян не признавал: он исповедовал только одну истину: «Купил — плати». Торговли в «кредит» он тоже не признавал. Счетов он не вел, приходо-расходной книгой всех его торговых операций была его собственная голова. Память, надо оказать, у него была исключительная. С изумительной отчетливостью он хранил в ней все: сколько сортов товара у него в лавке, сколько на сегодня продано и сколько осталось, стоимость каждого товара и почем нужно продавать, чтобы получить прибыль, — словом, он помнил все. Единственные письменные документы, которые он хранил, были векселя должников — и в этом случае память его творила чудеса.
Представьте себе шкатулку, в которой в таком же беспорядке, как товары в его лавке, лежали клочки бумаг — векселя его должников; не умея читать, он прекрасно помнил, какой из них кому принадлежит, и когда появлялся должник, Масисян тотчас извлекал вексель из груды бумажек и безошибочно говорил, на сколько он просрочен, стоимость процентов и общую сумму долга. Он легко мог вычислить в уме с точностью до одной копейки проценты с векселя десятилетней давности. Все события своей жизни, даже самые незначительные, он помнил с удивительной ясностью и мог точно сказать, когда и где оно произошло, в каком месяце, в какой день и час, кто был при этом, о чем говорили и прочее. При такой необыкновенной памяти он не нуждался в счетоводстве. Ничто не могло укрыться от его зоркого глаза — была ли то недостача в деньгах, или в товарах. В делах Масисян сочетал решительность с крайней осмотрительностью.
Еще до того как первый церковный колокол призывал к заутрене, Масисян был уже на ногах. Выйдя из дому, он, верный своей неизменной привычке, прежде всего отправлялся в церковь. Отстояв заутреню, он шел на базар. К тому времени солнце еще только начинало всходить (в этом краю заутрени бывают короткие).
Микаел с большой корзиной на плече уже поджидал его на базарной площади. Масисян начинал с того, что обходил весь базар, высматривая, что привезли на продажу крестьяне. Он знал всех крестьян поименно, знал имена их отцов, детей и даже жен. Масисян ласково заговаривал с каждым, расспрашивал о житье-бытье, справлялся о ценах даже на те продукты, которые не собирался покупать.
Крестьян подкупало, что такой важный господин держится с ними запросто и обращается как с равными. Но «медведь знает, зачем он повадился ходить вокруг улья». Стоило Масисяну увидеть на базаре «новичка», который привез на продажу масло, сыр, рыбу или кур, он тотчас подходил к нему и заводил разговор. Он начинал уверять крестьянина, что знал еще его покойного отца и был с ним в дружбе, что не раз оказывал ему услуги и прочее — словом, до того заговаривал зубы бедняге, что выторговывал на несколько копеек ниже обычной цены.
Масисян предпочитал сам покупать провизию для дома. «Чужими руками хорошо только шипы собирать», — повторял он свою излюбленную поговорку.
Закупив все, что было нужно на базаре, он обходил мясные, хлебные, фруктовые лавки и, до отказа нагрузив Микаела покупками, посылал его домой. После этого он направлялся в свою лавку. Здесь в ожидании его перед дверьми лавки стояли приказчики. Сначала он проверял, целы ли восковая печать на дверях и замки, потом передавал ключи старшему приказчику, и тот открывал двери. Перекрестившись, Масисян входил в лавку.
Микаел, птицей долетев до дому и отдав провизию госпоже, уже успевал к этому времени вернуться в лавку и принимался подметать мостовую перед лавкой, обрызгивал ее водой, сметал пыль с товаров и помогал приказчикам раскладывать их.
Масисян, как и большинство армянских купцов, имел привычку каждое утро заново раскладывать товары на полках, чтобы привлечь покупателей и внушить им мысль, что они только что получены. Занятие это не очень-то обременяло приказчиков, тем более что Масисян не разрешал мыть окна в лавке. «Чем темнее, тем лучше выглядят товары», — говорил он.
Весь этот ритуал соблюдался ежедневно, без перемен, с неизменной точностью. Масисян отличался педантизмом и был очень требователен, особенно по отношению к тем, с кого имел право требовать, зато от выполнения своих обязательств всегда уклонялся.
В любое время года, в холод ли (лавка никогда не отапливалась), в жару ли, Масисян неотлучно находился в лавке. Он ни на минуту не расставался со своими любимыми товарами. Крайне подозрительный, он не доверял никому — даже жене, сыну, дочерям, — он не верил ни одному человеку, считая, что все кругом воры. По его мнению, единственно, кто не воровал — это крестьяне, потому что — пентюхи, мало что смыслят, а тот, кто с умом — непременно вор. Это и заставляло Масисяна неусыпно наблюдать за лавкой.
Ничто не могло укрыться от его зоркого глаза, он все успевал заприметить. Как только товар был продан, ему тотчас отдавали деньги, и он прятал их в «кассу».
Касса эта напоминала кружку для бедных, которые часто можно увидеть на дверях часовен и церквей: закрытые на замок и запечатанные, они имеют узкую щель, куда благочестивые прихожане опускают свои копейки.
Кассу свою Масисян называл «драхл», то есть «приход», и опускал в нее в течение недели все вырученные от торговли деньги. Открывал он ее только один раз в неделю, по субботам, чтобы подсчитать «приход». В остальные дни он не имел привычки заглядывать в свою «кассу» и производить траты.
Сила предрассудков у Масисяна проявлялась во всем. Например, в понедельник утром у него нельзя было выпросить ни одного гроша, так как он верил, что понедельник несчастливый день, и если в этот день истратить деньги, то всю неделю будут только расходы и — никакой прибыли.
Весь день, как уже говорилось, Масисян проводил в лавке, и его зоркие глаза следили за каждым движением приказчиков. Только летом, в очень знойные дни, его железная воля немного ослабевала, и он, сидя на месте, начинал дремать, но и в этом случае трудно было сказать, спит он или бодрствует, так как стоило покупателю появиться в лавке, он тотчас открывал глаза и, если приказчики почему-либо мешкали, принимался их распекать: «Эй, щенки, ослепли вы, что ли, не видите — покупатель пришел!»