Золотой век
Шрифт:
— Милая, дорогая тетя, — княжна Наташа поцеловала у княжны Ирины Платоновны руку.
— А теперь, Наташа, давай собираться в дорогу, укладываться.
— Как, тетя, и вы со мной поедете?
— Неужели я тебя оставлю. Брат не хотел, чтобы я с тобой ехала. Но я упросила.
— С вами, милая тетя, никакая ссылка мне не страшна! Я с вами готова ехать хоть на край света.
— А знаешь, Натали. Находясь, так сказать, при тебе, я буду изображать твою тюремщицу. Да,
— С такой тюремщицей, как вы, и тюрьма не страшна будет… Тетя, голубушка, скажите, вы, может, слышали, знаете, что ожидает Сергея Дмитриевича… Умоляю вас, скажите…
Красавица княжна опустилась на колени перед старой княжной, целовала ее руки.
— Не знаю, милая Натали, право, не знаю. Но, думаю, хорошего ожидать ему нечего. Твой отец страшен и мстителен бывает в своем гневе. Он ни на что не посмотрит.
— Боже, Боже! — чуть не с отчаянием произнесла княжна Наташа.
— Успокойся, милая… Я, может, узнаю… я постараюсь узнать… Перед отъездом непременно спрошу у брата…
А теперь позови своих горничных и прикажи им укладывать твои вещи, а я пойду позабочусь о своих. — Проговорив эти слова, княжна поцеловала племянницу и вышла.
Князь Платон Алексеевич торопился отправить в свою ярославскую вотчину княжон — дочь и сестру.
Сборы их были непродолжительны.
Дорожная большая карета-возок, запряженная в шесть лошадей, ждала княжон, а также и две тройки, запряженные в телеги с верхом; одна телега предназначалась для княжеского камердинера.
Григорий Наумович должен был сопровождать княжон до усадьбы, с ним «для охраны» ехали четверо вооруженных дворовых; в другой телеге горничные девушки; в числе их находилась и любимица княжны Наташи Маша, преданная и готовая для княжны в огонь и в воду.
За несколько минут до отъезда в кабинет князя Платона Алексеевича вошла его сестра, старая княжна.
— Брат, кони поданы и мы через несколько минут должны ехать, — тихо и робко промолвила она, садясь на канапэ близ князя.
— Знаю… добрый путь, — коротко ответил старый князь.
— Перед отъездом ты, брат, не желаешь ничего мне сказать?
— Ничего особенного…
— А относительно Натали?..
— Относительно преступной дочери сделано мною письменное распоряжение, которое находится у моего камердинера.
— Что такое за распоряжение?
— Узнаешь, когда приедешь в усадьбу.
— Брат, ты не желаешь ли сказать несколько слов Натали… проститься с ней…
— Не желаю ни того, ни другого.
— Брат мой… смягчи свое крутое сердце… Пожалей дочь… она так несчастна…
— А меня она пожалела? Пожалела меня? — гневно крикнул князь, быстро вставая с кресла и принимаясь бегать по кабинету. Она, мерзкая девчонка, не пожалела моих седых волос… осрамила… Что теперь станут говорить в Москве. Княжна Полянская назначает свидание офицеришке безродному. Амуры с ним разводит.
— Не придавай тому большого значения, брат… Ведь это почти шалость…
— Хороша шалость… Нечего сказать! А знаешь ли, моя любезная сестрица, если бы та шалость зашла далеко, то я бы убил и подлеца-соблазнителя и мою опозоренную дочь…
— Ах, брат, какие ты страсти говоришь.
— Поверь, у меня не дрогнула бы рука сие выполнить.
— Кстати, что ты намерен сделать, или как поступить с Серебряковым?
— А зачем тебе то знать?
— Я так спросила, брат. Надеюсь, ты с господином Серебряковым ничего не сделаешь непозволительного, недостойного?
— По-твоему, любезная сестрица, его я должен погладить по головке, так что ли:?
— Никто этого тебе не говорит. В своем гневе, брат, не забывай, что Серебряков офицер и дворянин, и с людьми его ранга не обходятся как с крепостными.
— Прошу не учить меня обхождению.
— Брат, прошу тебя, прости свою дочь — она слишком неопытна. Не гневайся на нее… Она и то страдает.
— У меня нет дочери. Понимаешь ли, нет.
— А Натали?
— Она не дочь мне, не дочь… Так ты ей и скажи, так и скажи! — не проговорил, а как-то злобно крикнул князь.
— Какое у тебя жестокое сердце, брат.
— Ну, уж какое есть, сестрица. Прощай: время ехать вам.
— Неужели ты не выйдешь проститься с Натали? Благослови ее…
— Много для нее чести… Ступай, мне надо переговорить еще с камердинером; сделать ему несколько приказаний. Да вот он, легок на помине.
В кабинет вошел старик Григорий Наумович.
— Ну, сестра, оставь нас.
— Ухожу. В самый отъезд я зайду к тебе проститься, — проговорив эти слова, княжна Ирина Алексеевна вышла.
— Григорий, ты все выполнил, что я тебе приказывал? — оставшись вдвоем с камердинером, спросил у него старый князь Полянский.
— Все, ваше сиятельство.
—‘ И людишек допрашивал?
— Как же, ваше сиятельство… пыткой грозил; а некоторых и постегать на конюшне приказал для острастки, а еще, чтобы воли своему языку не давали. «Все, мол, что вы видели в княжеском саду, забудьте».
— Так, так! Чтобы и намека на то не было. Горе будет, если хоть единым словом кто из моих людишек обмолвится… Лучше бы тому и не родиться на свет.