Золотой выкуп
Шрифт:
Акрамкул высадил Намаза на окраине Джаркишлака.
— Значит, на этой неделе обязательно приедете к нам, да, Намаз-ака? — спросил он опять.
— Обязательно, — в который раз пообещал Намаз. Он был очень благодарен этому сердечному говорливому парню, помогшему ему отвезти больных к лекарю.
— Мы на вас очень надеемся, Намаз-ака. Вы должны посоветовать, как нам быть с этим дровяным налогом.
— Придумаем что-нибудь.
— Прощайте, храни вас аллах. — Акрамкул ударил коня плетью. — Чу, лошадка моя резвая!..
Полкилометра пути до дома зятя Халбека Намаз прошел в хорошем настроении. Нет, что ни говори, много на свете добрых людей. Есть такие, как Дивана-бобо, посвятивший жизнь обездоленным сиротам, или как русский табиб, готовый бесплатно кормить и лечить от тяжелых болезней бедняков…
— Дядя, да идите же быстрее, дядя! — прервал его мысли плачущий детский голос. Намаз вздрогнул: перед ним стоял один из племянников, сын Халбека.
— Что случилось, Батырджан?
— Отца чуть не убили!
— Что?
— Отца избили… Он весь в крови был!.. Дядя, дядечка, поспешите же!..
Двор зятя битком набит людьми. Соседи, знакомые, дальние и близкие родичи — все были здесь. Детишки плакали в голос. Из дома выскочила сестра Намаза Улугой. Волосы растрепаны, в лице ни кровинки.
— Брат мой, богатырь мой! — бросилась она к Намазу, рыдая.
— Да в чем дело, говорите же!
— Заходи в дом, дорогой брат, зять твой кончается…
Халбек в окружении нескольких почтенных старцев в самом деле был похож на умирающего. Пахсакаша невозможно было узнать: все лицо в синяках и ссадинах, безобразно опухло; глаза завело вверх, дыхание тяжелое, из груди при каждом вдохе и выдохе вырываются судорожные хрипы. Намаз опустился на колени перед Халбеком, осторожно приоткрыл простыню, которой тот был укрыт, и содрогнулся: тело бедного пахсакаша было в худшем состоянии, чем лицо. Руки Намаза непроизвольно сжались в кулаки, он так стиснул зубы, что свело скулы.
— Так кто-нибудь объяснит мне, что случилось? — спросил он, едва сдерживая себя.
— Байские псы поколотили, — печально поднял голову один из старцев.
— Байские?
— Да, хамдамбайские псы.
Намаз какое-то время сидел, крепко зажмурив глаза, опустив голову. Потом медленно поднялся и направился на улицу… Страшен был его вид в этот миг: глаза сужены, ничего не видят, ноздри расширены, вены на шее вздуты. Окружавшие невольно подались от него в сторону.
— Где Аман? — коротко бросил Намаз.
— Заперли мы его, — пояснила Улугой. — За топор схватился, грозился зарубить Хамдамбая… Мы его и заперли в чулане, боялись, натворит что-нибудь сгоряча… Халбека привез твой друг Шернияз. А вот и он сам.
— Здравствуй, — подошел к Намазу Шернияз.
— Что тут произошло? — спросил Намаз вместо ответа.
— Я возил к волостному управителю дрова, на обратном пути вдруг услышал от людей, что на Маргилантепе настоящее побоище, работников бьют.
— Где твоя арба? — прервал его Намаз.
— На улице.
— Знаешь дом Сергея-Табиба в Мужицком кишлаке?
— Найду.
— С самим знаком?
— Так, видел несколько раз.
— Попросишь его от моего имени, пусть немедленно едет сюда.
Шернияз кивнул и попробовал продолжить свой рассказ:
— …Ну, я поскакал к Маргилантепе, а там…
— Трогайся в путь! — процедил Намаз сквозь зубы, не слушая Шернияза. Потом опять прошел в дом, опустился у изголовья страдающего зятя. Люди, прибежавшие узнать, в чем дело, помочь, начали один за другим расходиться. Улугой подошла к брату, опустилась рядом с ним на колени.
— Ты бы зашел, брат, проведал будущего тестя…
— А с ним что случилось?
— Так и его ведь, беднягу, на арбе полуживого привезли.
По обычаям найманских племен, после обручения с невестой жених обязан избегать встреч с будущим тестем и тещей. И только трагическое происшествие заставило Намаза нарушить обычай. Но один он идти не решился и попросил пойти с ним сестру.
— Чего боишься, у тебя же свадьба на днях! — прикрикнула на него Улугой.
К счастью, двор Джавланкула величиной с птичью клетушку оказался пустым: люди, набежавшие проведать пострадавшего, уже разошлись, перепоручив его жизнь аллаху.
— Есть дома кто-нибудь? — подал голос Намаз, стоя у крыльца.
Из низенькой, точно охотничий шалашик, кибитки высыпали дочери Джавланкула, — сколько ни мечтал иметь сына, у пахсакаша все рождались дочери. Но зато одна краше другой. Старшая, Насиба, обручена с Намазом.
— Ой, Намаз-ака! — испуганно отпрянула Насиба, выглянувшая на голос, но не убежала: закрыла лицо обеими руками и заплакала навзрыд. К ней присоединились и остальные девочки. Намаз, чего скрывать, порою и сам плакал, когда становилось невмоготу, но не мог видеть чужих слез.
— Не плачь, Насиба, — проговорил Намаз дрогнувшим голосом. — Слава аллаху, в этом мире можно и отомстить обидчикам, ты увидишь, мы еще расквитаемся с ними.
На голоса из кибитки вышла будущая теща Намаза, Бибикыз-хала [21] , обняла юношу за плечи и заплакала.
— Такая напасть на нашу голову свалилась, сынок, единственную опору нашу подрубили… Заходите в дом, Намаз, отец ждет…
Джавланкул, широколицый, ширококостный, с окладистой бородой, которая закрывала почти всю грудь, лежал недвижно на полу.
21
Хала — тетушка.
— Э, палван-сынок, — обрадовался он, увидев Намаза. — Хорошо, хоть ты у нас есть… Иди, Подойди ко мне, поцелую тебя. Слава аллаху, теперь и у меня будет сын. Мать, Бибикыз, ты вот все плачешь, что мы беззащитные, а есть же у нас защитник, есть!
— Что случилось, дядюшка? — спросил Намаз, опускаясь у ног Джавланкула.
— Хамдамбай это, сынок, — ответил Джавланкул, застонав. — Поясницу мне сломали, подлецы. Считай, настоящими оглоблями били, а! Я слышал даже, как хрустнула кость…