Золотой желудь
Шрифт:
Последняя запись была коротенькой, но, читая ее, Сергей чувствовал, как в животе его образуется неприятная тягучая пустота:
«… Лидины показания на меня. Мир уже не будет прежним. Добро и дружба, любовь и преданность, союз двух душ… выплакать такое невозможно».
— А кто до меня интересовался этим дневником? — спросил Сергей у смотрителя.
Тот уже минут как пятнадцать деликатно позвякивал ключами, ему пора было закрывать музей.
— Да приходила одна девушка, представлялась свободной журналисткой.
— Не
Мужчина неуверенно покачал головой: журналистка была серой мышкой, а в мобильнике такая красавица. Впрочем, некоторое сходство все же имеется.
В гостинице Сергей выпил брэнди и спал, пока его не толкнули. Часы показывали четыре утра, рядом никого не было. Последние дни он привык просыпаться именно в это время. Это боль толкала его.
Сегодня она состояла из жалости ко всем — к Дэниэле, к Люси, к себе самому, к умершей бабке, к испуганной матери, к загубленной молодой жизни, о которой он прочитал в дневнике. Даже к Маше, которая так и не захотела раскрыть свою тайну. Как он мог продолжать любить ее? Было в его чувстве что-то болезненное. В минуты здравомыслия он сам это понимал и с тоской вспоминал о спокойном счастье с Люси. Но без Маши ничего не имело смысла.
Первым же утренним автобусом он отправился в деревню, где когда-то жила Ася Грошунина. Автобус долго полз по раскисшей дороге, которая, чем дальше — тем хуже становилась. Невыспавшийся Сергей, позевывая, наблюдал за прихотями северного неба, менявшего свой цвет от серого до пронзительно-синего. Вместе с небом менялся цвет озер, в которых оно отражалось.
Человек рожден для счастья… До чего пошлая фраза. Люди, всю жизнь ожидающие счастья, на самом деле страшно несчастливы. Если бы их заранее предупреждали, что здесь не санаторий, а исправительная колония, они бы реже травились и бросались из окон.
Ведь все равно случается момент, когда ты понимаешь, что ничего не надо было требовать. Счастье было рядом. Ты смотрел в его доверчивые глаза и ты предал их. Бог каждому посылает родную душу, а уж как ты обошелся с нею — это на твоей совести.
Сергей вытащил из кармана пуговицу в форме желудя — из того самого тайника — и задумчиво покатал между пальцами. Пальцы слегка почернели от старой меди.
Автобус миновал крошечную деревянную часовню, где с трудом смогли бы поместиться даже двое молившихся, и остановился на развороте.
— Конечная, — объявил водитель своему последнему пассажиру.
Деревня показалась Сергею вымершей.
— А здесь вообще живет кто? — с сомнением спросил он.
— Если б не жили, то маршрута не было бы. Вон там люди, где брадец на заборе.
На заборе сохла рыболовная сеть. Сергей открыл незапертую калитку и удивился дружелюбию хозяйской собаки — она не спеша вышла навстречу, завиляла хвостом. Хозяин оказался таким же добрым и неторопливым.
— Ася Грошунина? Нет, точно такую не знал… Я здесь всего с шестьдесят первого года живу, — сказал он. — А из старожилов у нас Олёй Чуппуев, через
Олёй оказался голубоглазым и ширококостным стариком. На вид старожилу было не больше семидесяти.
— Ленка, Олька, что вы тут шелыгаетесь, не слышно ничего! — прикрикнул он на носившихся по избе раскрасневшихся девчонок, и объяснил гостю. — На каникулы приехали, озорницы… Извиняюсь, я не расслышал, так кого вы ищете?
Сергей повторил свой вопрос.
— Ах, вон оно что, — Чуппуев отозвался так многозначительно, что сердце у Сергея сжалось от предчувствия.
— Вы не стойте на пороге-то, — сильно окая, перебила их разговор жена Чуппуева, — заходите в дом…
— Сам я ее не видел, но имя запомнил, — сказал хозяин, усадив гостя за накрытый потертой клеенкой стол. — Мать моя фельдшерицей здесь была, она эту Асю лечила. А зачем она вам?
— Я с ее внучкой знаком, — объяснил Сергей хозяину. — Ведь у Аси было потомство?
— Потомство? — Олёй недоуменно пожал плечами и переглянулся с женой. — Конечно, всяко могло быть…
Но во взгляде его было написано сомнение, что та ссыльная девушка успела выполнить свое женское предназначение на земле. Мать рассказывала ему про Асину смерть. Такое забыть трудно, потому что перед самым ее концом молния расколола старое дерево во дворе.
Сергею стало не по себе. В прежние времена он снисходительно улыбнулся бы, слушая подобные россказни. Но сейчас, в этом месте, верилось чему угодно. Он заставил себя допить чай с творожными шаньгами, и сказал, что хочет ехать следующим автобусом. Гостеприимный хозяин вывел гостя на улицу.
— Во-о-на, где она умерла, — Олёй показал на черный покосившийся домик.
В Асиной избе давно не жили. В углу стояла сломанная прялка. Под потолком качались на сквозняке высохшие до черноты травы.
Уходя, Сергей обернулся: ему показалось, что на него смотрят — на полу валялась голубоглазая голова городской куклы. И на улице Сергея встретили три пары голубых глаз, ярких, как небо над деревней — Чуппуев с внучками дожидался его во дворе.
— Вот здесь ёрнуло, и напополам, — объяснил Олёй, кивнув на расколотый сухой ствол.
Сергей поблагодарил его и, сам не зная почему, направился к лесу.
— Вы по похте шагайте, — крикнул ему вслед старик, — где повыше и где мох растет! А иначе, только ногу поставишь — и сразу погряжаешься…
На поваленной осине росли серые грибы-рядовки — четыре шляпки дружно тянулись из бархатного мха. Сергей присел на сырой ствол, достал из кармана грошунинский кольт. Погладив выгравированную на металле дарственную надпись, он поднес пистолет к голове и болезненно скривил губы, будто собираясь заплакать, но тут рядом забормотали, а за его спиной раздался шум крыльев.
Он обернулся, увидел огромного ворона, низко взлетевшего над кочками. Ворон не каркал, именно бормотал. Не набирая высоты, он неспешно сделал несколько кругов над топью и совсем исчез из вида.