Золотые Антилы
Шрифт:
Итак, в мае 1625 года Томас Гейдж, двадцати двух лет от роду или около того, не слишком озабоченный религиозными вопросами, очутился в доминиканском братстве в Хересе. В это время папский посланец объезжал монастыри с целью вербовки миссионеров на Филиппины. Один из друзей Томаса и бывший однокашник по имени Антонио Мелендес уже вызвался стать миссионером, и молодой англичанин, вполне естественно, подумывал присоединиться к нему. Недостаток религиозного пыла возмещался у Гейджа непреодолимой тягой к странствиям. Он решил отправиться в путь, чтобы, как он потом говорил, «пополнить изучение природы познанием богатой Америки и цветущей Азии». Ему хотелось повидать мир, и бродячая жизнь миссионера-доминиканца предоставляла к тому отличную возможность. И вот они с другом Антонио и молодым монахом-ирландцем из того же монастыря покинули Херес и на ослах добрались до Кадиса, где влились в большую группу доминиканцев, нетерпеливо дожидавшихся выхода в море Индийского флота, ежегодно отправлявшегося в Новый Свет.
Официально Томас Гейдж ни в коем случае не мог попасть в доминиканскую миссию на западе. По испанским законам англичанам запрещалось посещение испанской Америки, а чтобы добраться до Филиппин, Гейджу и его спутникам священникам надо было высадиться в Веракрусе на восточном побережье Мексики, пересечь Мексику из конца в конец и сесть на манильский галеон, направлявшийся в Акапулько. Испанские власти рассматривали всякого англичанина, независимо от его политических взглядов, как потенциального шпиона, и Совет Индий боялся именно того, что вскоре и случилось: что чужак, побывав в карибских колониях, откроет завистливому миру, как ненадежна власть Испании в ее колониальных владениях. Такое разоблачение испанские власти стремились предотвратить любой ценой, и Томасу Гейджу необыкновенно повезло, что его не перехватили в Кадисе и не вернули назад. В самом деле, другой английский священник, живший в порту, прослышал, что Томас ожидает корабля в Америку, и поднял тревогу. Губернатор отправил отряд искать Томаса, но того вовремя предупредили. Он тихо ускользнул, в одиночку прокрался на корабль и спрятался в пустой бочке из-под галет. Там он и оставался — с ведома своих спутников-доминиканцев, не желавших лишиться подающего надежды миссионера, — пока сигнальный выстрел не объявил о выходе флота в открытое море.
Июльское отплытие Индийского флота было одним из грандиознейших зрелищ в Европе. Много лет спустя в своих записках Томас Гейдж вспоминал его с живыми подробностями. После того как с флагмана раздался второй сигнальный выстрел пушки, возвещающий о начале плавания, множество кораблей одновременно подняли якоря и начали величественно выстраиваться в ряд. Распустив паруса, они уходили от берега и огибали городские стены, откуда махали им на прощание горожане Кадиса, а орудия береговых фортов гремели прощальным салютом. В тот год, как писал Гейдж, отчалил сорок один корабль: «Те в один индийский порт, иные в другой… все нагруженные винами, фигами, изюмом, оливками, маслом, кирзой (грубой шерстью), полотном, железом и ртутью для рудников, чтобы извлекать чистое серебро из земной руды, добытой в Сакатекасе». Среди самых видных пассажиров числились маркиз де Серральво, назначенный вице-королем Мексики, новый президент Манилы и инквизитор дон Мартин де Карильо, наделенный, как с благоговейным ужасом упоминал Гейдж, «полномочиями и властью сажать в тюрьму, изгонять, вешать и казнить любых преступников». До Канарских островов флот сопровождало не менее восьми военных кораблей его величества под командованием «адмирала галеонов» дона Карлоса де Ибарра.
Летнее плавание Индийского флота шло по обычному плану. Именно такой порядок плавания, возможно, семь лет назад спас Рэли от полного краха второй гвианской экспедиции. От Кадиса до Канарских островов испанский конвой продвигался быстро и решительно, с успехом избегая хищного внимания голландских и арабских корсаров, обычно кишевших в этих водах. Канары отмечали границу опасной зоны, и военные корабли, в защите которых более не нуждались, готовились к возвращению домой. Но перед отплытием состоялась пышная прощальная церемония. Шлюпки сновали между судами, «адмирала галеонов» пригласили отобедать на борту флагманского корабля, а прочие корабли флота зазывали к себе подчиненных ему капитанов. Поспешно писались последние письма в Испанию. На военных кораблях также возвращались домой те, кто дрогнул в последний момент. Когда по флоту подали сигнал к отплытию, торговые суда отделились от военных, образуя две отдельных эскадры, и разошлись, приветствуя друг друга развевающимися флагами, ревом труб, громом орудий и криками столпившихся вдоль бортов пассажиров: «Buen viaje, buen viaje!» [8] и ответными «Buen passaje, buen passaje!» [9] С этого времени индийский флот продолжал путь без прикрытия.
8
Доброго пути! (исп.)
9
Счастливо добраться! (исп.)
К западу от Канар плавание происходило, во всех смыслах слова, спокойно. «Надо заметить, — писал Гейдж в своих записках о путешествии, — что на пути из Испании в Индии за Канарскими островами ветер постоянно дует к Америке, без встречных или иных ветров. Он так удобен и столь хорошо наполняет паруса, что дуй он беспрерывно и не нарушайся частыми затишьями, путь этот, несомненно, можно было бы проделать за месяц или менее того». Однако затишья, конечно, случались; и испанские суда, подобно кораблям Рэли, день за днем проводили в неподвижности. Впрочем, испанцы не спешили и были вполне готовы встретить полосу штилей. Ведь уже столетие испанские корабли уходили в Новый Свет, так что плавание через Атлантику стало привычной рутиной.
Никто и не думал отсчитывать мили, весь флот держался скорости самого медленного судна, а пассажиры, в предвидении задержек, чтобы не терпеть лишений, запасались живыми овцами, свиньями и цыплятами, которых держали в загонах на палубе и по мере надобности предавали закланию. Кроме того, отмечал Гейдж, они везли с собой бочки белых галет, кувшины вина и «запасы риса, фиг, оливок, каперсов, изюма, лимонов, сладких и кислых апельсинов, гранатов, засахаренные плоды и всяческие варенья и соленья и всевозможные португальские сласти».
В сущности, в удачный год плавание Индийского флота становилось временем отдыха, особенно для богатых пассажиров. Если не случалось штормов, морякам редко приходилось лазать по реям, а в безветренные дни корабли сбивались в кучу, образуя маленький плавучий городок. Пассажиры перебирались с корабля на корабль, составляя партии в карты или угощая друг друга обедами и музыкальными концертами. Естественно, любимым времяпрепровождением становилась рыбная ловля, и Гейдж упоминал множество выловленных «дорад», или золотых рыб. Собственно, рыбы вылавливали больше, чем могли съесть, и большую часть приходилось выбрасывать обратно в море. Также пассажиры отмечали дни различных святых, особенно тех, которые покровительствовали тем или иным орденам. Так, в последний день июля тридцать иезуитов (миссия, также направлявшаяся на Филиппины) на борту «Санта-Хертрудис» подготовила великолепное зрелище в честь основателя своего ордена. Они разукрасили корабль белыми полотнищами, а на парусе нарисовали лик святого Игнатия и герб общества. Затем «Санта-Хертрудис» торжественно обошла флот, а ее команда, собравшись на палубе, пела псалмы. Когда стемнело, мачты и реи увешали бумажными фонариками, и на этом живописном фоне иезуиты устроили фейерверк, между тем как доминиканцы, завистливо глядя на них, кисло подсчитывали, сколько пороха из запасов «Санта-Хертрудис» истратили соперники, мастеря ракеты.
Само собой, доминиканцы не пожелали уступить иезуитам, и, поскольку до праздника святого Доминика оставалось всего четыре дня, двадцать восемь доминиканцев на борту «Сан-Антонио» (членов различных орденов благоразумно рассадили по разным кораблям, чтобы уменьшить число склок) не жалели сил, чтобы затмить соперников. Они устроили такую же иллюминацию и фейерверк с пением псалмов, а затем пригласили всех иезуитов вместе с капитаном «Санта-Хертрудис» отобедать на борту «Сан-Антонио», где доминиканцы с торжеством выложили козырной туз — пьесу Лопе де Вега, поставленную силами пассажиров и молодых доминиканцев. По беззастенчиво пристрастному мнению Гейджа, этот coup de theatre обеспечил доминиканцам победу, потому что «пьеса была столь роскошно поставлена и искусно разыграна в узком пространстве нашего корабля, как на лучшей сцене при мадридском дворе».
Гейдж, кроме того, живо интересовался действиями испанских моряков и капитанов. Последние представляли собой компанию необыкновенно бестолковых навигаторов — для Индийского флота было обычным делом спускать паруса на ночь, ибо случалось, что штурман настолько серьезно ошибался при расчете местоположения, что корабль поворачивал в обратную сторону. Гейдж и некоторые другие пассажиры сочли веселой шуткой происшествие в середине августа, когда адмирал флота признался, что совершенно не представляет, где находится, и, несмотря на абсолютно спокойное плавание, понятия не имеет, далеко ли до ближайшей земли. На помощь ему собрали большой совет штурманов, но и они оказались не в силах рассеять туман невежества. Кто говорил триста миль, другие двести, кто сто, кто пятьдесят, кто больше, кто меньше, и все ошибались, кроме одного старого штурмана с самого малого из судов. Тот решительно утверждал, что «при том слабом ветре, под которым мы плыли, Гваделупа покажется на следующее утро». На следующее утро с рассветом действительно показалась Гваделупа, и адмирал с облегчением обнаружил, что они уже достигли окраины Золотых Антил.
После шести-семи недель плавания у Индийского флота было заведено на несколько дней ложиться в дрейф у одного из Подветренных островов, чтобы очистить и заново наполнить бочки для воды, получить свежую зелень и дать время желающим постирать одежду. Для таких остановок предпочитали остров Гваделупа, где имелся удобный выход на берег к ручью с хорошей водой. Испанские колонисты не селились на Гваделупе, а караибы, населявшие остров, настолько привыкли к ежегодному появлению кораблей, что с нетерпением дожидались, когда можно будет выменять на фрукты, бананы, овощи, черепах и куски сахарного тростника товары, произведенные белыми людьми, и, главное, вино. Впрочем, Гейдж отнесся к караибам с большим презрением. Он писал, что «одна чашка испанского пойла валила их вверх тормашками и заставляла, подобно свиньям, ползать по палубе нашего корабля» — образ, дополнявшийся «пластинками, висевшими у них в носах, подобно кольцам у свиней».