Золотые мили
Шрифт:
Он не сказал, что случилось с Бертом, но Салли догадалась, что Берт, должно быть, тот самый приятель, которого «пришибло», и воспоминание о его смерти еще слишком свежо, чтобы Боб мог говорить об этом.
Они с шиком вкатили в Мензис, и Боб простился с ними в кабачке, выпив сперва с Динни и Фриско.
Мензис был расположен на ровной, плоской вершине невысокого кряжа. Кругом голая красная земля да отвалы и копры, четко вырисовывающиеся на фарфорово-синем небе. Отвалы — ярко-желтые, серо-зеленые, коричневые, молочно-белые — вздымались возле шахт высокими валами, холмами, огромными островерхими пирамидами; за ними разбросаны были лачуги рудокопов. Покрытые ржавчиной от времени или выбеленные известкой,
Фриско помнил те времена, когда Мензис соперничал с Калгурли, оспаривая у него право считаться центром приисков; Он сказал, что немцы вложили в местные рудники немалые деньги; впрочем Флори О'Дрискол тоже сумел отхватить себе изрядное количество акров. Динни собственными глазами видел самородки с Квинсленда и с других рудников, видел и источник чистой ключевой воды в восьмидесяти футах от участка Пиктона.
Два кабачка, красная кирпичная ратуша и ряд лавок вдоль улицы придавали городку самодовольный и процветающий вид.
— Хотел бы я иметь сейчас ту пачку акций рудника Леди Шентон, что я сбыл в свое время с рук, — мрачно проговорил Фриско. — По началу дела тут шли неважно, уйма богатой породы пропадала зря, потому что в ней было слишком много ртути, или она была забита грязью и песком. Но при новом управляющем дела поправились; говорят, теперь эта шахта — надежда всего города.
Они остановились на ночлег в кабачке — домике из красного кирпича. Им некуда было торопиться. Динни и Фриско хотели побродить вокруг рудников, а Салли собиралась хорошенько выспаться и отдохнуть.
На другое утро они снова спозаранку двинулись в путь, направляясь к Леоноре. Миновали Ниагару, где на месте некогда процветавшего городка остались лишь груды щебня и осколки пивных бутылок. То тут, то там еще стояла какая-нибудь уцелевшая стена из грязного кирпича, и перечные деревья длинным рядом ярко-зеленых крон отмечали то место, где прежде была улица. Когда-то здесь по вечерам вокруг лавок и кабачков толпились рудокопы. Теперь же только высокие белые отвалы, словно снеговые горы, громоздились возле покинутых построек у старых рудников, свидетельствуя о былой кипучей жизни города.
Не в лучшем состоянии был и Кукини — те же груды щебня и стекла, те же стены из грязного кирпича, осыпающиеся на красную землю. Отвалы вокруг заброшенных рудников были то ядовито-желтые, то серовато-сиреневые, то терракотовые, а иногда и белые. На одной из таких груд Динни увидел пожилого старателя, который сказал, что ему все-таки удается добыть на отвалах кое-какое золотишко. Кроме него, его коз и собаки, кругом не было ни души.
Весь этот день «Джейн» честно катила все вперед и вперед и как раз вынырнула из-за крутого черного утеса — горы Леоноры, — когда с Сынов Гвалии, большого рудника в дальнем конце кряжа, выходила смена. Рудокопы, толпой поднимавшиеся на поверхность, были насквозь мокрые и покрыты грязью с головы до ног; в ярком свете солнца они казались черными призраками с восковыми, мертвенно бледными лицами. Одни валились на землю тут же возле шахты, не в силах двинуться дальше, другие направлялись в раздевалку и оттуда по домам — к белым хижинам, ряды которых тянулись вдоль дороги у подножия горы. Странно чужими казались здесь эти нарядные домики с выкрашенными в яркую краску дверями, сплошь обвитые зеленью — диким виноградом и бугенвиллеей. Белые козы возвращались домой — наступал час доения.
— Этот поселок называют «Маленькой Италией», — сказал Динни. — Почти все рудокопы на Гвалии — итальянцы или сицилийцы.
Наземные постройки большого рудника
Скалистый красновато-коричневый гребень кряжа поднимался над черным железняком долины. Леонора растянулась по обеим сторонам кряжа почти на две мили. Убогий городишко, в котором было несколько лавок, два-три кабачка, церковь, школа, больница, кинематограф и карусель на площади, являлся своеобразным аванпостом цивилизации для рудокопов Гвалии и старателей, приходивших сюда с участков, разбросанных на много миль к востоку среди зарослей акации и голых, плоских равнин.
Фриско помнил другую Леонору — шумный старательский лагерь, вокруг которого расстилались превосходные пастбища. После хорошего дождя озеро обычно разливалось на целую милю и равнины устилал пышный ковер трав и полевых цветов. Несколько предприимчивых людей, любителей жизни на лоне природы, устроили здесь скотоводческие фермы; кое-кто из них еще и сейчас владеет сотнями акров, причем на тридцать акров приходится одна овца, а то и меньше. Фермеры могут считать себя счастливцами, если после долгой засухи им удается прокормить хоть несколько голов скота.
Фриско рассказал, что в былые времена гуртовщики пригоняли скот в Леонору из Квинсленда. Путь их тянулся больше чем на две тысячи миль по северным районам страны. Теперь, когда земля здесь сухая, точно плиты, которыми вымощен ад, трудно представить себе, как могли осилить такую дорогу люди и животные. Это возможно было лишь в благоприятное время года. После десяти лет засухи этот край превратился почти в пустыню, дюны наступали на дороги, песком засыпало колодцы.
— Был один гуртовщик, который командовал всей Леонорой, стоило ему только попасть сюда, — со смехом припоминал Фриско. — Бешеный был негодяй, никакого удержу не знал, все его боялись — и пьяного и трезвого. Расхаживал по лагерю с револьвером и готов был палить во что попало, лишь бы набить себе руку. Я видел раз, как он пристроил на голове туземца консервную банку и выстрелил. Он выстрелил бы и в муху, если бы она ему надоедала.
У первых поселенцев по леонорской дороге кто-то угонял скот, и они догадывались, кто этим занимается. Этот самый Джек Ястреб, как его прозвали, появлялся со стадом, распродавал его по скотоводческим станциям, оставляя себе лишь несколько животных получше, и возвращался по тракту восвояси. По пути он прихватывал не клейменный еще молодняк, ставил свое клеймо и через несколько месяцев появлялся с новым стадом. Все знали про дела Ястреба, но никто не решался взяться за него. Здешний полицейский выпивал с ним в кабачке. Ястреб пел, веселился, угощал всех посетителей, потом вдруг исчезал. Он был приятный малый, умел, когда нужно, расположить к себе, и старику Доли, полицейскому, не хотелось рисковать своей шкурой, чтоб только доставить удовольствие поселенцам. Так оно и шло из года в год.
Дорога на Лейвертон, пыльная, изрезанная колеями, вилась и петляла по красной равнине, усыпанной черной галькой железняка, по бесконечным пространствам, поросшим отцветающей акацией, красной от придорожной пыли. Кисти коричневых и желтых цветов торчали в небо.
Кое-где в зарослях были расчищены участки под пастбища, и раз Динни заметил двух овец, которые тыкались носом в каменистую почву в поисках семян или клочка сухой травы. Непонятно было, как они уцелели. Жители Леоноры, пришедшие сюда с первыми старательскими партиями, говорили, что никогда город не был в таком запустении. Динни тяжело вздыхал, глядя на расстилавшуюся перед ним иссушенную зноем равнину.