Золотые яблоки Солнца
Шрифт:
– Кто, как не я? – Спрыгнув с козел, он привязал поводья к забору.
– Я с тобой не разговариваю! – Энн отвернулась, и вода плеснула из ведра в ее руках.
– Нет! – вскричала Сеси.
Энн застыла. Взглянула на холмы, на первые весенние звезды. На мужчину, которого звали Том. Сеси заставила ее выронить ведро.
– Смотри, что ты наделал!
Том подбежал к ней.
– Это все из-за тебя!
Смеясь, он отер ее туфли платком.
– Убирайся!
Она попыталась пнуть его по рукам, но он вновь рассмеялся, и Сеси, смотревшая на него за много миль отсюда,
– Спасибо!
– О, так ты можешь быть благодарной?
Его руки пахли кожей повода, его одежда пахла лошадью, и запах достигал нежных ноздрей, и Сеси, где-то далеко-далеко за ночными лугами и цветущими полями, беспокойно металась в постели, словно ей что-то приснилось.
– Только не с тобой! – отрезала Энн.
– Тише, будь вежливой, – сказала Сеси. Она заставила пальцы Энн потянуться к голове Тома. Энн отдернула руку.
– Я схожу с ума!
– Это точно. – Он кивнул, улыбаясь, но явно был озадачен. – Ты что, хотела коснуться меня?
– Не знаю. Уходи же! – Ее щеки горели, как розовые угли.
– Почему ты не убегаешь? Я же тебя не держу. – Том поднялся. – Ты передумала? Пойдешь со мной на танцы? Сегодня особенная ночь. Потом узнаешь почему.
– Нет, – сказала Энн.
– Да! – закричала Сеси. – Я еще никогда не танцевала. Хочу на танцы. Никогда не надевала длинного шуршащего платья. Я хочу туда! Хочу танцевать всю ночь. Я никогда еще не была в танцующей девушке – мама и папа не позволили бы. Собаки, кошки, цикады, листья – я побывала всем, что есть в этом мире, но девушкой в весенней ночи, такой, как эта, – никогда! Ах, пожалуйста, давай пойдем на танцы!
Ее разум тянулся к ней, словно пальцы, расправлявшие новую перчатку.
– Да, – согласилась Энн Лири, – я пойду с тобой. Не знаю почему, но я пойду танцевать с тобой, Том.
– А теперь скорей домой! – торопила ее Сеси. – Тебе нужно искупаться, отпроситься у родителей, достать платье, погладить его – скорее в комнату!
– Мама, – сообщила Энн, – я передумала!
Повозка неслась по дороге, на ферме кипела жизнь – грелась вода для ванны, в духовке пылали угли для утюга, чтобы отгладить платье, мать сновала по дому, и шпильки обрамляли ее рот.
– Что на тебя нашло, Энн? Тебе же не нравится Том!
– Это правда. – И Энн вдруг застыла среди лихорадочной суеты.
«Но ведь пришла весна!» – подумала Сеси.
– Пришла весна, – сказала Энн.
«И такая чудная ночь, как раз для танцев!» – подумала Сеси.
– …как раз для танцев, – пробормотала Энн Лири.
А потом она очутилась в ванной, и пена клубилась на ее гладких белых плечах, гнездилась под мышками, теплые груди вздымались в такт движениям рук, и Сеси улыбалась ее губами, не давая рукам покоя. Нельзя медлить, нельзя сомневаться, или всей пантомиме придет конец! Энн Лири должна продолжать двигаться, действовать, притворяться,
– Ты! – Взгляд Энн поймал собственное отражение в зеркале – кровь с молоком, будто лилии и гвоздики. – Что с тобой этой ночью?
– Я девушка, и мне семнадцать. – Сеси смотрела ее фиалковыми глазами. – Ты не сможешь меня увидеть. Чувствуешь мое присутствие?
– Верно, мое тело взяла внаем апрельская ведьма.
– Почти угадала! – рассмеялась Сеси. – А теперь одевайся.
Как чудесно было ощущать добротное платье, касавшееся этого роскошного тела! А затем услышать приветственный оклик за окном.
– Энн, Том вернулся!
– Скажи ему, чтобы подождал.
Энн вдруг села.
– Скажи, что ни на какие танцы я не пойду.
– Что? – спросила мать, стоявшая в дверях.
Сеси вновь сосредоточилась. Она расслабилась, покинув тело Энн лишь на миг, и едва не случилась беда. Ей слышен был далекий стук копыт и грохот повозки, катившейся по равнине в свете луны. Лишь на миг она пожелала отыскать Тома, побывать в его голове, узнать, что значит быть мужчиной двадцати двух лет в такую ночь, как эта. И она помчалась над вересковым полем, но теперь, как птица в клетке, метнулась назад и билась в голове Энн Лири.
– Скажи, чтобы он уходил!
– Энн! – Сеси вернулась, раскинула сеть своих мыслей.
Но Энн вырвала поводья.
– Нет, нет, ненавижу его!
Не стоило ей уходить, даже на миг. Мысли Сеси опутали руки девушки, затем ее сердце, ее голову – мягко, осторожно.
«Вставай!» – подумала она.
Энн встала.
«Надевай пальто!»
Энн надела пальто.
«Вперед!»
«Нет!» – подумала Энн Лири.
«Давай же!»
– Энн, – вмешалась мать, – хватит уже Тому тебя ждать. Выходи сейчас же, и давай без глупостей. Что на тебя нашло?
– Ничего, мама. Спокойной ночи. Мы вернемся поздно.
Энн и Сеси выбежали из дома навстречу весенней ночи.
Зала была полна порхающих голубей, тихо шелестевших перьями, павлинов, радужных глаз и огней. И в самом ее центре кружилась, кружилась, кружилась в танце Энн Лири.
– Ах, какой чудный вечер! – сказала Сеси.
– Ах, какой чудный вечер! – сказала Энн.
– Ты какая-то странная, – заметил Том.
Смутная музыка несла их, песня качала на волнах, и они плыли, погружаясь и всплывая вновь, хватая воздух, вдыхали, сжимая друг друга в объятиях, будто тонули, и вновь кружились вихрем, среди шепотов, вздохов, под звуки «Прекрасного Огайо».
Сеси подпевала. Слова срывались с распахнутых губ Энн.
– Да, я странная, – согласилась Сеси.
– Не такая, как обычно, – продолжил Том.
– Да, не в эту ночь.
– Ты не та Энн Лири, которую я знаю.
– Совсем, совсем не та, – шептала Сеси за много-много миль отсюда.
– Совсем не та, – двигались губы.
– Забавное у меня чувство, – проговорил Том.
– Что же такого забавного?
– Ты. – Он чуть отстранился в танце, пристально вглядываясь в ее пылающее лицо. – Что-то с твоими глазами, – заключил он. – Не могу понять.