Золушки из трактира на площади
Шрифт:
Иногда после тренировок они ужинали все вместе – и Лихай не спешил уйти из-за стола, за который присаживались и Пип, и сестрички Гретель. В разговорах, правда, не участвовал, помалкивал, поблескивая глазищами, однако прежней злой насмешки в них Бруни не замечала. Весь, подражая ему, учился властвовать собой. Почти перестал ругаться и жутко скалиться, а коли злился – смотрел с прищуром, от которого становилось не по себе.
Между тем близилась свадьба младшего королевского отпрыска. По словам Ваниллы, принцесса Оридана с нетерпением ждала окончания шестидесятидневного пребывания в монастыре, которое проводилось в Гаракене для всех невест с целью очищения души, тела и помыслов. А
Ванилла наконец определилась с цветом платья. От отца невесты его держали в строжайшей тайне, ибо Пипа, почитающего обычаи предков, хватил бы удар: платье девица шила себе ярко-оранжевое, с кружевами и вуалью в тон молодой листве. А на зеленом бархатном камзоле жениха должна была появиться оранжевая отделка и вышивка, изображающая… морковь!
– Морковка – суть символ нашего чуйства! – заявила невеста в субботний вечер, сидя на столе в кухне и с хрустом грызя предмет разговора. – Придворный портной, который шьет наши с Дрюней костюмы, в процессе работы пребывает в постоянном шоке. Но мы надеемся, он сотворит-таки шедевру!
Матушка только головой покачала и бросила взгляд на часы. Было около восьми вечера. Кай обычно приходил ближе к полуночи.
– А между тем, подруга, тебе тоже надо задуматься о платье! – лукаво заметила Ванилла. – Тебе и Персиане – поскольку вы будете моими подружками на свадьбе!
– И какой цвет ты выбрала для нас? – с подозрением поинтересовалась Бруни.
– Салатовый! – торжественно объявила та. – Вы будете изображать молодые грядки и оттенять наше с Дрюней великолепие!
– Вот спасибо! – хмыкнула Матушка, пытаясь представить себя в салатовом.
– Завтра ты и Перси должны быть во дворце для примерки! – не давая ей опомниться, добавила Ванилла. – В три пополудни. Найдете меня на кухне, и я вас отведу к портному. Мастер Артазель – очень изысканный и достойный старикан! А шьет так, что загляденье просто! Дрюня только у него и одевается.
Вспомнив любимые шутом несочетаемые сочетания цветов в предметах одежды, Бруни невольно пожалела портного.
В последние дни растущей луны Лихай и Весь отправились на охоту, затянувшуюся на целую неделю. Матушка нервничала, много молчала и реже улыбалась. Даже Кай не смог убедить ее не беспокоиться за мальчишку, ставшего ей родным.
– Глупенькая моя, – шептал он, целуя Бруни, уютно устроившуюся в кольце его рук, – если бы ты знала Лихо, как я, ты отпустила бы с ним Веся даже в преисподнюю!
– Но я не знаю! – оправданно возражала она. – Расскажи мне…
И Кай рассказывал – о том, как снял Лихая со столба, стоящего в центре костра, и был вынужден вместе с ним бежать от поселенцев, разъяренных тем, что какой-то юнец благородного происхождения посмел отнять у них законную добычу, приговоренную ими к смерти. Как он подрался с Лихаем сразу же, едва опасность отступила. Подрался жестоко и глупо, как могут сцепиться только подростки. Рассказывал, как они, странствуя вместе, слово за словом, шаг за шагом узнавали и учились ценить общество друг друга. Как Кай привел Торхаша к себе домой, и отец, приказав отмыть, накормить и подобающим образом одеть гостя, одновременно отправил самого Кая на порку – за то, что тот сбежал навстречу приключениям и за необдуманное вмешательство в казнь, которое могло
Кай вспоминал, как они охотились вместе, и Лихай учил его читать следы и определять запахи, призраками витавшие под лесным пологом. И как он сказал своему другу-оборотню, собираясь на войну: «Это не твой бой!», а тот ответил: «Мой бой никогда не закончится, но я могу помочь тебе победить в твоем!»
– Знаешь, – тихо говорил Кай затаившей дыхание Бруни, – именно там, на войне, я понял, что наша земля для оборотней такая же родная, как и для нас самих! Люди были и остаются для них соперниками, даже врагами, но мы – свои. Как деревья в лесу, как птицы в небе. С теми же, кто пришел со стороны и решил забрать эту землю себе, оборотни воевали безо всякой жалости. И хотя с ними сложно, а иногда просто невыносимо общаться, я могу сказать, что вряд ли мы выиграли бы ту войну с такими относительно небольшими потерями, если бы не они!
Матушка слушала его и вспоминала судорожные всхлипы спящего Веся, на глазах которого толпа озверевших людей рвала на части очеловечившихся оборотней, а их соотечественники в это же самое время на войне отдавали свои жизни за покой тех самых, озверевших…
– Когда-то мы были для них дичью, – невесело усмехнулся Кай, – но те времена давно ушли в прошлое, и сейчас люди могущественнее оборотней. Быть добрым – это право, которым должны владеть те, кто сильнее!
Бруни запрокинула голову, разглядывая любимого. Он смотрел на затухающий огонь печурки, той самой, что топилась яблоневыми поленцами, наколотыми Питером Конохом, и лицо его – задумчивое, суровое, казалось ей невыразимо прекрасным. Этот Кай был совсем другим, лишь отдаленно похожим на того, высокомерно-отстраненного, гарцующего на великолепном скакуне. И этого Кая ей еще предстояло узнать!
– На той войне погиб мой муж… – неожиданно для самой себя призналась Бруни. – Он не писал мне писем. Совсем. Пару весточек я получила от ребят из нашего квартала, ушедших на войну вместе с ним. Единственное письмо, подписанное командиром его полка, сообщало о том, что Ральфа больше нет в живых.
Матушка развернулась, закинула руки на шею Каю и уткнулась носом в его грудь. А он молча гладил ее по волосам, как обиженную кем-то девочку, и ни о чем не спрашивал.
– Я вышла за него замуж, потому что он был хорошей партией – работящий, бережливый, сильный. И, наверное, прожила бы с ним достойную жизнь… – Бруни замолчала, тяжело дыша, а потом прошептала едва слышно, – и никогда не узнала бы, что значит – любить!
И вдруг расплакалась, чувствуя, как отпускает сердце невидимый стальной силок, сжимавший его с тех самых пор, как она не понаслышке узнала одиночество.
Почему-то вспомнилась тишина, на мягких лапах вошедшая после закрытия в трактир в тот день, когда она получила похоронку. Бруни сидела рядом с Пипом, положив голову ему на плечо, а он укачивал ее, как маленькую, и уговаривал поплакать. Но она не заплакала. Ни тогда, ни потом. А вот сейчас, в объятиях Кая, разревелась так, что самой стало стыдно!
Сердито шмыгая носом, Матушка порывалась встать с постели, чтобы умыться, но Кай не отпустил ее. Одной рукой вытряхнул подушку из наволочки, заставил Бруни высморкаться, заботливо промокнул ее мокрые щеки. И снова обнял, уложив ее голову к себе на грудь. Он не спросил, любила ли она мужа. И за это Матушка была ему благодарна, потому что теперь знала точный ответ.
Мастер Артазель оказался сухопарым гномом с модельно подстриженной бородкой и аккуратным маникюром.