Зомби Апокалипсис

Джонс Стивен

Я вижу его со своего места, в каких-то ста метрах сзади и справа, насаженного на расщепленный кол изгороди. Он, слава богу, не шевелится. Я поглядываю на него время от времени, хотя его вид и причиняет мне боль. Не могу не думать о том, что почувствую, если его труп начнет двигаться. Хорошо хоть, я не различаю его ран...

(ТУТ ПЕРЕДАЧА ПРЕРЫВАЕТСЯ)

Что-то случилось. Мне удалось принять какой-то истерический разговор, только вот слишком бессвязный и слишком короткий, чтобы понять, кто эти собеседники и о чем они, черт возьми, болтают.

Но вернемся к рассказу.

В те первые

бесконечные минуты, когда мы бежали по улице после столкновения с мертвецами в Гуларгамбонском госпитале, я еще питала гуманистическое чувство надежды на то, что нам удастся вырваться из этого абсурдного кошмара. Я и не представляла, насколько все дьявольски реально. Позже, когда мы встречали все больше и больше зомби, их медлительность и повреждения, которые они получили, прежде чем заразиться и вернуться заражать остальных, внушали своего рода отчаянную самоуверенность. Некоторое время мы неслись, избегая контакта, насколько было возможно, но чтобы это продолжалось вечно? Без шансов. Мертвецы, может, и медлительные, и неуклюжие, но они не останавливаются и вполне могут поджидать, возможно, сбившись в стаи, за любым углом.

Почему мы не вернулись к самолету немедленно? Хрен знает! Думаю, сперва мы просто бежали, бессмысленно, не замечая куда. Думали, найдем других, тех, кто поможет нам. Но к тому времени, как мы осознали, что «те, другие» не в том положении, чтобы помочь даже себе, не говоря уже о нас, мы были отрезаны и совсем сбиты с толку, чтобы мыслить здраво.

По имеющимся сведениям, население Гуларгамбона составляло пятьсот восемьдесят человек плюс, возможно, гости, которым довелось оказаться там в тот день. Теперь, полагаю, городишко населен горсткой живых и обреченных бедолаг и несколькими сотнями зомби. Допустим, некоторые жители уехали, чуть только стало очевидно, что происходит, и допустим, где-то есть выжившие. Почти полное отсутствие машин заставляет предположить, что уехали многие. Чем, вероятно, способствовали распространению заразы.

Но некоторые остались по каким бы то ни было причинам.

В какой-то момент из боковой улицы вылетел полноприводной внедорожник и, все увеличивая и увеличивая скорость, заметался по дороге. Пыль и блеск солнца на ветровом стекле мешали разглядеть, кто за рулем: живой или мертвец. Характер вождения ничего не говорил. Сперва казалось, машина спешит нам на помощь. Она врезалась в группу зомби, которые только что заметили нас и повернули в нашу сторону. Одна из зомби – типичная представительница Общества сельских женщин – зацепилась за переднюю решетку. Ее руки и голова замотались, забрызгивая остатками крови капот и ветровое стекло. Другой зомби попал под колеса, и я даже издалека услышала, как затрещал его череп, вминаемый в поверхность дороги.

«Паджеро» приближался. Теперь он развернулся и летел прямо на нас. Мы завопили и кинулись в разные стороны. Машина резко отклонилась, и тут-то, похоже, водитель совсем потерял над ней контроль. Внедорожник опрокинулся, кувыркнулся несколько раз и врезался в витрину магазина кустарных ремесел. Он не взорвался, но, когда пыль осела, я заметила, что бензин залил уже всю землю вокруг джипа.

Доктор Кушваха велел нам оставаться на месте – относительно свободном от зомби на тот момент, – пока он проверит водителя. Я сочла эту идею идиотской, но противоречить ему сейчас не имело смысла: ну как же, он ведь давал клятву Гиппократа. Мы смотрели, как он с трудом открыл дверцу машины и сунулся внутрь. Пока доктор проверял наличие признаков жизни, зомби-ОСЖшница, зацепившаяся за внедорожник, появилась из недр разгромленной лавки. Двигалась она неловко, волоча бесполезную ногу, живот вспорот, сочится сукровица. Чандиш закричал, предостерегая врача. Кушваха вынырнул из машины и быстро попятился. Он не убежал. Он стоял, как бы

подначивая зомби подойти ближе. Я поняла, что скоро та ступит прямо в лужу вытекшего горючего. «Есть у кого спички?» – крикнул Кушваха. Чандиш был курильщиком – из того вымирающего племени, чья пагубная привычка сейчас кажется менее самоубийственной, с учетом нынешних перспектив человеческой расы на будущее. Он кинулся к Кушвахе, на ходу доставая из кармана зажигалку, щелкнул ею и швырнул в бензиновую лужу. Секунду ничего не происходило, а потом занялось. Со свистом всасывая кислород, огонь побежал к машине. Кушваха и Чандиш развернулись и понеслись прочь.

Однако взрыва не последовало. Зомби продолжала идти, ступая по зыбким язычкам пламени. Платье ее загорелось, прямо-таки вспыхнуло. Верно, какая-то вышедшая из употребления суперлегковоспламеняющаяся синтетика. Она словно ничего и не замечала, даже когда огонь принялся лизать ее болтающиеся потроха. Она твердо намеревалась добраться до Кушвахи и Чандиша, которые поносили ее и все голливудские стандарты касательно взрывающихся машин, приведшие их к фатальной ошибке. Мы побежали, и она... оно... следом.

Оно. Как нам следует говорить о зараженных? Они жертвы? Чудовища? На мой взгляд, неправильно просто отмахнуться от них. Эти неестественные трупы когда-то были людьми, личностями. Может, они до сих пор таковыми остаются. Кто я такая, чтобы судить? Нужно иметь сострадание. Но местоимение среднего рода дает возможность делать то, что должно быть сделано. Честно скажу, если бы у кого-то из нас имелась в тот момент канистра с бензином, мы бы без раздумий кинули ее в зомби. Чтобы ОНО действительно сгорело, к черту. Испепелили бы его, превратили в груду никчемных черных костей. Может, ОНО бы не остановилась, пока огонь не добрался бы до сухожилий, тогда бы ОНО утратило контроль над конечностями и рухнуло. Может, даже тогда ОНО бы ползло к нам... пока... пока кто-нибудь не проломил бы ему голову.

От ужаса перед этими жертвами чумы я делаюсь прямо-таки больная. И тогда, и сейчас, когда думаю о них, о том, что я сотворила, мне становится худо. Только эта выворачивающая мозг тошнота помогла мне преодолеть парализующий эффект от их вида, о котором я уже упоминала. Мы пробегали мимо хозяйственного магазинчика с дверью нараспашку. Я заскочила внутрь и схватила первое попавшееся оружие – заступ. Кушваха и Чандиш последовали моему примеру. Зомби, тлея, в клубах дыма, волочилось за нами. Я вылетела наружу и ударила его по башке, прежде чем ОНО добралось до двери. И продолжала бить, пока ОНО дергалось и рычало. И пока мой заступ не застрял в его черепе, расколов кость, ОНО не затихло. Но даже тогда я, выдернув оружие, продолжала бить.

Чандиш был потрясен. Он смотрел на меня так, словно я спятила. Может, так и было. Как иначе я могла совершить такое? Но длилось это лишь один миг. Я посмотрела вниз, на кровавую кашу, которой стала женщина, и... и да, черт побери! Я заплакала. Не смогла удержаться...

Стойте! Слышали? Кто-то пытается пробиться, связаться со мной по радио. Слава богу! Наконец! Думала, я уж точно свихнусь, болтая тут сама с собой...

(ПЕРЕРЫВ В ПЕРЕДАЧЕ)

Ты то, что ты ешь.

Это была одна из любимейших максим моей матушки, когда она вечер за вечером кормила нас безвкусными овощами в погоне за иллюзорным здоровьем, которого сама так и не обрела.

И умерла от разочарования, как я всегда считала. А не от бактериального эндокардита, который, предположительно, прикончил ее. От разочарования во мне, в собственной жизни и в иррациональной, бессистемной природе смерти. Может, потому мой отец и не оплакивал ее. Может, потому, после того как ее не стало, он прекратил общаться со мной.