Зомби идет по городу
Шрифт:
– С тобой, что ли, мне напиться? – усмехнулся прокурор.
– Есть более достойные люди... Могу поговорить с Худолеем, если хочешь?
– Я сам с ним поговорю.
– Так вот, лежу я, и тут кто-то звонит... И по тем словам, которые Амон произносит, по тем вопросам, которые ему кто-то там задает, я думаю... Не мой ли друг Леонард на проводе? Не он ли вдруг ударил в колокола, чтобы спасти меня от смерти жестокой и безвременной? А тут Амон, душа отзывчивая и добрая, протягивает мне трубку. Послушай, дескать, поговори, если хочешь... Беру трубку...
– У тебя же руки скованы!
– Виноват, отставить. Подносит мне Амон трубку к уху, и тут я слышу дыхание... Не поверишь, Леонард, дыхание
– Так что же он тебе сказал?
– О, Амон... Простодушное дитя гор... Лукавым его назвать никак нельзя. Как ребенок, как малый неразумный ребенок наслаждался моей беспомощностью и своим могуществом... Да, и своими знаниями. Знаешь, что его потешало больше всего? Я жизнь кладу, чтобы узнать, выведать, разнюхать, подсмотреть и подслушать, а он шпарит открытым текстом на все мои самые заветные вопросы. Все равно, дескать, в ближайшие полчаса голова моя потеряет способность мыслить и передавать информацию, в могилу унесу я с собой все эти тайные знания...
– Ты слышал мой вопрос? – сорвался Анцыферов. – Что он тебе сказал?
– Да, – задумчиво протянул Пафнутьев, отрешенно глядя в серое окно. – Вот оно как бывает... Да, и про тебя говорил, – как бы вспомнил что-то важное Пафнутьев. – Очень хорошие слова, уважительные. Наш человек, говорит, надежный, исполнительный человек, на которого всегда можно положиться, всегда в трудную минуту выручит. Так что ты не переживай, Леонард, ни одного худого слова о тебе я от Амона не услышал. Полный восторг и преклонение. И про Колова хорошие слова говорил... Ему очень понравилось, когда тот при полном параде ворвался в кабинет к Дубовику. На Амона это произвело потрясающее впечатление. Что он видел в жизни, кроме гор и баранов? А тут генерал, при орденах, обнимает его у всех на глазах... По-моему, Амон даже прослезился, когда вспоминал об этом случае.
– Пугаешь?
– Ха! А чем можно испугать честного и бескорыстного прокурора? Не представляю даже. – Пафнутьев пожал тяжелыми плечами и изобразил на лице полнейшее недоумение – дескать, и в самом деле нечем ему припугнуть своего лучшего друга. – Но стоило мне освободиться, – Анцыферов напряженно уставился Пафнутьеву в рот, – стоило мне освободиться, я взял бумагу, шариковую ручку и собственноручно изложил все сведения, полученные от насильника и убийцы. Потом записи размножил и заверил у нотариуса. Дескать, писал в твердом разуме и ясной памяти. И разослал в разные места. Как только со мной случится что-то непредвиденное, тут же во всех этих местах прогремят маленькие информационные взрывы.
– Подстраховался, значит? – усмехнулся Анцыферов.
– Поэтому, Леонард, – Пафнутьев пропустил мимо ушей последние слова прокурора, – поэтому не надо у меня спрашивать, не надоело ли мне работать с тобой. Когда надоест, когда станет невмоготу – сам скажу. Да и ты не будешь из этого тайны делать, верно? Ведь скажешь мне, что терпеть уже больше нет сил?
– Посмотрим. Увидим. Решим. – Анцыферов твердо посмотрел Пафнутьеву в глаза – первый раз за время разговора.
Пафнутьев прекрасно понимал, что вряд ли когда-нибудь Анцыферов полюбит его и проникнется почтением. Обыкновенного, даже холодноватого сотрудничества тоже не будет. «Зачем же он мне в таком случае нужен?!» – подумал Анцыферов, глядя на этого хмурого человека, с короткими торчащими волосами, глядя с недоумением и неприязнью на человека, на котором любой костюм выглядит тесноватым, если не заношенным. Да, думал Анцыферов, он явно понимает о себе слишком много, уж если осмеливается
– Да на кой черт он мне нужен! – воскликнул Анцыферов вслух, когда дверь за Пафнутьевым закрылась. – Гнать его в шею, да и дело с концом. Пора, пора, Паша, прощаться. Нет больше моих сил терпеть. И ни одна живая душа, Паша, за тебя не заступится.
Выйдя от Анцыферова, Пафнутьев думал примерно о том же, почти теми же словами, да и закончил свои мысли тем же выводом, к которому пришел и Анцыферов.
– Пришел час, Леонард, прощаться нам с тобой! И пусть попробует кто-нибудь вступиться за тебя.
И едва он произнес эти слова, как откуда-то из подсознания выплыла фамилия – Невродов.
– Невродов, – повторил Пафнутьев негромко, словно привыкая к этой фамилии, словно пробуя ее на благозвучие. Но, не поняв сразу и не оценив этой догадки, он уже хотел было переключиться на другие мысли и заботы, однако Невродов из сознания уходить не желал. Валерий Александрович Невродов. Областной прокурор. Человек, едва ему знакомый, но все-таки он может набрать номер, поздороваться, спросить о новостях, пожелать встретиться....
Пафнутьев представил себе этого человека – массивный, краснолицый, с маленькими, вечно настороженными глазками, смотрящими на мир откуда-то из-под тяжелого, мясистого лба. Пальцы у Невродова были короткие, толстые, сильные, они явно выдавали его пролетарское, если не крестьянское, происхождение. Он, похоже, чувствовал свою неполноценность по сравнению с изысканным Анцыферовым, городским прокурором, который носил изящные костюмы и которого причесывала такая соблазнительная девушка из соседней парикмахерской. Невродов причесывался сам, да и стригся, похоже, тоже самостоятельно, поскольку виски у него были далеко не всегда одинаковой длины. Да, встречается такой тип в правовых коридорах – густые прямые волосы, зачесанные назад, тяжелые морщины на низком лбу.
Невродов был недоверчив, мнителен и этих своих качеств не скрывал. И еще знал Пафнутьев – у областного прокурора не все в порядке с образованием. То ли не закончил юридический институт, то ли закончил, да не тот, короче, здесь таилось его слабое место. С Сысцовым дружбы не водил, во всяком случае, в бане с ним не парился. Анцыферов откровенно смеялся над Невродовым, рассказывал потешные истории о его влюбчивости, скрытности, подозрительности. Колов избегал Невродова. Пафнутьев напрямую, по делам с ним не сталкивался, не было повода. А теперь все складывалось так, что такой повод появился.
– Невродов, – повторил Пафнутьев, – Валерий Александрович. Человек, который живет на окраине, на отшибе всех городских страстей. Пора тебе, Валерий Александрович, включаться в наши низменные забавы. Хватит по кустам отсиживаться. Труба зовет, Валерий Александрович. Вы слышите ее тревожный зов, полный боли и отчаяния, слышите? Вы скоро, совсем скоро услышите его. Все идет к тому, Валерий Александрович, все идет к тому...
Пафнутьев невнятно бормотал про себя эти слова и все тверже убеждался – только Невродов нужен ему сейчас.