«Зона». Рассказы бывших заключенных
Шрифт:
У “крытников” есть такое правило, что они не вспоминают в лагере нелестную информацию друг о друге. Короче, “базары, которые были на крытке, нигде не качаются”. Ни в лагере, нигде вообще.
Что нужно сделать такого в лагере, чтобы тебе дали “крытую”? Нужно жестко нарушать режим содержания. Сейчас немного другая ситуация, потому что никто никого не гонит на работу, не требует плана. То есть я вообще не понимаю, как сейчас можно попасть в “крытую”.
Я еще застал время, когда гоняли на работу,
Почему “мужик” может работать, а “блатной” нет? В чем суть? Просто если человек считает себя профессиональным преступником, то о какой работе может идти речь? То есть, если я на свободе не работал, то как я буду еще у вас в тюрьме работать?
Когда я только начинал сидеть, старики рассказывали такие вещи. Приехал в лагерь, по несколько норм делает, за себя и “за того парня”. Так на фига же ты вообще садился в тюрьму? Мог бы работать на свободе и хорошо зарабатывать. Смешно как-то, зачем тогда тебе тюрьма?
Помнит ли он свой первый день на Винницкой “крытой”? Конечно. Я тот день не забуду никогда. Во-первых, отбирают вообще все. “Крытая”, это тюремное заключение (ТЗ). На тот момент в Украине были всего три “крытые”: в Ивано-Франковске, Житомире и Виннице.
В Ивано-Франковске усиленный режим, в Житомире строгий, а в Виннице были два режима: усиленный и особый. Там “судовиков” было очень много. “Судовики”, это те осужденные, которым дают сразу тюремное заключение за очень страшные преступления. Бандитизм, убийства двух и более людей и т.п.
И в первый день моего прибытия на Винницкую “крытую” меня сразу же вызвал начальник оперативной части. Я зашел в кабинет, он улыбается, такой добрый, весь позитивный. И с улыбкой на лице он мне говорит: “доставай сюда все то, что ты спрятал глубоко!” И сразу же перечислил мне все то, что я глубоко в себе “закопал”.
Все-все. Сколько у меня денег, какие ксивы и на кого. И я сразу прозрел, как он хорошо информирован. Естественно, что ничего отдавать я ему не собирался, и начал “включать дурака”, что он что-то перепутал.
Он продолжал улыбаться, никакой агрессии в нем по-прежнему не было. И он говорит: “ну хорошо, пойдешь в 16-ую камеру”. Такого названия, как “пресс-хата” ей там не давали, но людей, которые там сидели, называли (произносит слово, смысл которого “женщины легкого поведения”).
А я когда был молодым, был очень отчаянным, свою жизнь ни во что не ставил, мне казалось, что я могу умереть, но меня это совсем не пугало. И в этой камере поначалу меня вроде бы нормально приняли. Мы попили чаю, все вроде было как в нормальной “хате”. Но как только я переступил порог этой “квартиры”, я почувствовал саму атмосферу, что она там жуткая.
Там был один человек, который с нар вообще не вставал. И было видно, что он там чужой. Он лежал на верхнем ярусе и поэтому я свою скатку раскатал там, где лежал он. Когда я с ним прилег рядом, я так, чтобы никто не слышал, спросил его: “что тут происходит?”
В этот момент он резко подрывается, подбегает к двери, режет себе вены и начинает стучать в дверь. И на следующий день была такая провокация, когда уже на меня накинулись всей кодлой и несколько раз забивали ногами. Я вставал, давал опять в морду, и меня опять забивали.
А провокация была обыкновенная. Я сел за стол кушать. Там был среди этих камерных один, который все время выбегал из камеры и с опером тер. И он как бы там заправлял. Когда я стал кушать за столом, он вдруг побежал на “парашу”, и очень громко пукнул и серьезно навалил. Я ему крикнул: “ты что, совсем сдурел? У тебя совсем мозгов нет?”
И все, меня уже через минуту отливали водой. Потом меня подняли и стали мне угрожать. Я дал им “отмазку” и меня снова забили. И так было три раза. В общем, голову мне сделали мягче живота.
А тут вдруг комиссия для вновь прибывших. Человека, который только попал в “крытую”, приглашают на комиссию. Там собирается вся администрация: начальник “крытой”, начальник оперчасти, врач, опера. В общем, их там человек семь полукругом передо мной сидело.
А я пришел, у меня даже кровь с лица была не смыта, я стоял, что-то отдирал от лица. А начальник тюрьмы был моим однофамильцем. Этот диалог я помню всю жизнь, дословно. Я назвался по фамилии, а он говорит:
– О, еще один мой однофамилец! Вас тут несколько человек. Ну, ты понял, куда ты попал?
Никто не спрашивает, что со мной, хотя у меня нос сломан, челюсть сломана, лица вообще нет. И он меня спрашивает, понял ли я куда попал. Я ему ответил:
– Конечно, я знаю, куда я попал.
Я еще до того, как попал даже на “малолетку”, уже знал, что такое колония и что такое “крытая” от своих друзей, которые намного меня старше были. А начальник тюрьмы у меня спрашивает:
– Ну, ты знаешь, что тут самое главное?
Я спрашиваю:
– Что?
Он говорит:
– Самое главное здесь – выжить! Иди, удачи тебе.
Я разворачиваюсь и понимаю, что выжить здесь непросто. Кстати, когда я выходил из той камеры, когда меня вызвали на комиссию, я взял с собой одноразовый бритвенный станок. Я взял его так, чтобы никто не видел, и пока меня вели по коридорам, я его разбирал. В общем, когда меня завели на эту комиссию, я уже был с лезвием.
Я готовился к возвращению в свою камеру. Я не собирался убегать оттуда или жаловаться. Я думал, что по дороге вооружусь, вернусь и буду с ними заново разговаривать, но уже по-новому. Я хотел хотя бы в одного вцепиться и хотя бы одного “задавить”. Это все, что я думал на тот момент.