Зона поражения
Шрифт:
Дверь в интересующую его квартиру оказалась распахнута.
Сквозной воздух неожиданным порывом, налетев снизу, охладил лицо. В квартире горел свет. На кафеле лестничной площадки лежала подрагивающая желтая полоса. Сурин выключил фонарик.
Квартира была трехкомнатная, стандартная. Шагнув внутрь, в переднюю, Сурин одной рукою засунул фонарик глубоко в карман, другой рукой снял автомат с предохранителя.
В тишине металлический щелчок прозвучал неестественно и громко.
— Кто здесь? — спросил женский голос.
Женщина находилась где-то в глубине квартиры, и Сурин видел только ее покачивающуюся тень на порванных обоях.
— Милиция! — мгновенно пересохшим ртом сказал он. — Выходите с поднятыми руками, иначе я буду стрелять.
— Не стреляйте, пожалуйста, — попросила женщина. — Да вы пройдите, пройдите в комнату… Не бойтесь, я здесь одна.
— А я и не боюсь… Почему вы подумали, что я боюсь?
Каждое слово давалось Сурину с большим трудом, также с большим трудом давался ему и каждый следующий шаг. Он вошел в комнату и сразу увидел женщину. Лет сорока, маленькая, кутаясь в какую-то дешевую синюю кофточку, она сидела в кресле и смотрела на него настороженными серыми глазами.
— Как вы сюда попали? — спросил Сурин. — Вошла… У меня есть ключи от этой квартиры. Это моя квартира, я здесь прописана.
— Вы со станции?
— Нет, я уже девять лет не была на станции.
— Вы сорвали пломбу на подъезде… это запрещено!
— Я знаю, но мне надоело по канализации лазить.
Он пытался найти в этих серых глазах огонек сумасшествия и не находил. Женщина, ощутив взгляд как угрозу, опустила голову, поправила на коленях черную юбку.
— Если вы убьете меня, я не обижусь! — сказала она.
Сурин положил автомат на стол, присел. Старая обшивка кресла затрещала под его весом, лопнула. Только теперь он ощутил, как устал. Голова кружилась, перед глазами плавали темные круги, но сердце почти успокоилось, в груди стало тепло.
— Как вас зовут? — спросил он.
— Татьяна.
— У вас есть какие-то родственники, знакомые… — Во рту было все еще сухо. — Ну, в общем, кому можно было бы сообщить…
— Нет. — Она покачала головой, и легкая улыбка скользнула по ее тонким бесцветным губам. — Никого, все здесь, мой муж погиб через несколько недель после аварии, он был пожарником, через несколько дней там же в Москве скончался и мой отец, а потом я потеряла и детей. Я письмо подруге написала. — Она протянула руку и взяла со стола заклеенный конверт с уже надписанным адресом. — Я была бы очень благодарна вам, если бы вы его в ящик опустили. — Она протянула Сурину письмо. Конверт чуть дрожал в ее пальцах. — Опустите! Что вам стоит.
Здесь ничего особенного, просто запутала я ее. Нужно, чтобы она знала.
На конверте ясно можно было различить слабенький серый треугольник — след. Письмо, вероятно, было только что написано и заклеено. Получалось, что эта женщина пришла в свою квартиру, открыла дверь ключом, зажгла свет так, будто все вокруг было прежним, присела к столу и написала письмо своей подруге.
— Таня, — мягко сказал Сурин, засовывая конверт во внутренний карман полушубка. — А если я помогу вам выбраться из зоны? Тихо, так, что никто не заметит. Вы согласитесь? А что? Поживете пока у меня… Я уже подал рапорт, ухожу в отставку… Пойдемте? До утра спрячу вас на посту, а потом сам вывезу…
— Пожалуй, я соглашусь! — после нескольких минут молчания сказала она. — Но только без вещей я не поеду. Мы можем взять какие-нибудь вещи?
— Да… Наверно!.. Только немного.
В какой-то блаженной расслабленности Сурин сидел в кресле, а Татьяна ходила по всей квартире. Иногда она наклонялась, поднимала с пола какую-нибудь вещь и укладывала ее в среднего размера картонную коробку, иногда что-то доставала из шкафа, прикладывала к себе тряпку: платье или кофточку — и тоже упаковывала.
«Зачем ей здесь одной, зачем… — размышлял Сурин. — Утром посажу на заднее сиденье, накрою брезентом… Кто меня щупать будет?.. А к обеду мы уже в Киеве. В квартире уберет. Сколько лет без женской руки… Правильно, правильно все! Правильно я, вовремя рапорт написал».
Сложенная и туго связанная бечевкой готовая коробка стояла на столе. Когда Татьяна связала ее, Сурин не заметил, наверное, все-таки задремал ненадолго.
— Ну, так я пойду, — сказал он, поднимаясь из кресла. — Гляну, как там мой напарник. — Он повесил автомат на плечо, поднял коробку и вышел из квартиры. В дверях он обернулся. — Минут через пятнадцать я за вами вернусь. Я скоро…
На улице он остановился, поставил коробку рядом с собой на асфальт, вытащил из кармана пломбир, тут же сообразил, что незачем ставить новую пломбу, потому что через несколько минут все равно придется ее сорвать. Взял коробку и зашагал через улицу. Дождь почти перестал. В дежурке играло радио. Похоже, молодой сменщик проснулся.
«Как бы мне ему все это получше объяснить? — спросил у себя Сурин. — Ведь не поймет! Ничего не поймет. Ругаться будет… За телефон хвататься будет…»
Оконная рама распахнулась на удивление тихо, совсем неслышно, но Сурин ощутил спиной это движение. Он замер. Он понял, что сейчас произойдет, и боялся обернуться.
«Все равно я уеду… Уеду… — Он скрипнул зубами, повторяя про себя одно и то же. — Что меня держит? Я уеду отсюда… Меня ничего не держит… — Он даже пригнулся от ужаса, так, будто могли ударить по затылку, вобрал голову в плечи. — Я уеду…»
Тело ударилось об асфальт, Татьяна даже не всхлипнула.
Отшвырнув коробку, Сурин бегом кинулся назад. Старая, туго стянутая бечевка лопнула, и из коробки на черный мокрый асфальт посыпались игрушки. Выпала и откатилась в сторону большая розовая голова целлулоидного пупса. В свете фонаря мелькнула пухлая, грубо нарисованная улыбка.