Зона сумерек
Шрифт:
— Ты в самом деле думаешь, что сможешь ЭТО остановить? — шепотом спросила Яна. Леший молчал. Это было слишком потрясающе. Слова, в которых он никогда не испытывал недостатка, куда-то провалились, но в этот момент он не испытывал нужды в словах. Вполне понятная робость овладела человеком, впервые узревшим лик наступающего Хаоса. Леший смотрел завороженно, и вдруг у него вырвалось неожиданное:
— А можно подойти… посмотреть.
— Можно, конечно. Только не долго.
— Почему? — отчужденно удивился Леший.
— "Если ты долго всматриваешься в бездну, то и бездна начинает всматриваться в тебя".
— Он здесь был? — внезапно сообразил Леший.
— Они все здесь были. Ницше, Лермонтов, Ван-Гог…
— А я-то как очутился в такой теплой компании?
— Желай — и получишь, — ответила Яна, — Только желай искренне. И пусть ни страх, ни сомнения не остановят тебя.
— Так просто? — поразился Леший.
— А ты думал? Жить вообще просто, если ты ЖИВОЙ. Когда захочешь вернуться домой — просто пожелай этого.
Внезапно Леший понял что это — прощание. Он с усилием оторвал взгляд от лика бездны и увидел что девушка уже "в седле".
— Мне нужно догонять Неуязвимого, — пояснила она. Серо-рыжие глаза смотрели на Лешего как в миг их первой встречи: спокойно и серьезно.
— Узнать где кончается асфальт, — повторила она, — это может сделать жизнь осмысленной. Подумай об этом. До встречи.
Мотор взревел. «Хонда» окатила Лешего сизым дымом и Яна Бельская, улыбнувшись на прощание, отжала сцепление.
Леший смотрел на нее не отрываясь, пока светлую точку не поглотила ночь. Потом развернулся и пошел. К бездне.
— Ты не права, Яна, — думал он, — но я не сумел найти нужные слова, чтобы убедить тебя. Сумеет ли это сделать кто-нибудь другой? Но я не вправе перекладывать эту задачу на чужие плечи. Я должен догнать тебя и попытаться еще раз. Пока не стало слишком поздно. Не для человечества. Мне, по большому счету, тоже наплевать на человечество. Это слишком абстрактная категория, чтобы всерьез болеть за нее душой. Пока не стало слишком поздно для тебя, Яна.
С каждым шагом Леший уходил от прошлого, но еще не знал этого. Он остановился на самом краю и с замершим сердцем заглянул вниз.
Под ногами горели звезды.
Как бесстрастно тихи эти летние ночи.
Как блестят серебром серых туч паруса.
Как закаты горят то длинней, то короче.
Как рассветы плывут — в небеса как в глаза.
Светло-желтый песок не скрипит под ногами.
Я уже не иду — я плыву над землей.
Одинокая птица махнет мне крылами.
В невозвратную даль позовет за собой.
Помоги мне, птица, я болен печалью.
Отнеси на землю, в мои детские сны.
Мне не надо неба, мне не надо Рая.
Я хочу проснуться вдалеке от войны.
Я покину свой дом не посмев оглянуться.
Я уйду за рассвет в заревой тишине.
Мне уже никогда, никогда не вернуться.
Потому что сегодня я убит на войне.
Помоги мне птица, я болен печалью.
Отнеси на землю, в мои детские сны.
Мне не надо неба, мне не надо Рая,
Я хочу проснуться вдалеке от войны.
—
Ты узнал, что день стремится к закату,
Ты узнал что ночь прохладнее дня,
Ты узнал, что сердце — крылато,
А душа не живет без огня.
И что будет день, когда небо покажет
Свой бархатный край.
Ведь там, где кончается асфальт
Начинается Рай.
Ты отвыкнешь верить жесту и слову
И считать года за пройденный путь.
Ты проснешься свободным и новым.
Это будет. Когда-нибудь.
Это будет в день, когда небо покажет
Свой бархатный край.
Ведь там, где кончается асфальт
Начинается Рай.
Ты знал, что дорога имеет начало,
А теперь ты увидишь конец,
И поймешь, что ничто никогда не кончалось
Иначе и лучше чем здесь.
Это будет день, когда небо покажет
Свой бархатный край.
Ведь там, где кончается асфальт
Начинается Рай.
Фольклор ТРАССЫ.
ПЕРЕКРЕСТОК.
В зеленом шатре, образованном густыми кронами старых, корявых лип и таких же старых, но каким-то чудом сохранивших былую стройность берез, дом выглядел вполне прилично. Даже, на ее вкус, шикарно: длинная острая крыша с полукруглым окном чердака, забранным тонкими, полусгнившими рейками (стекло давно изничтожили), два ряда узких окон, похожих на бойницы старинного замка и одна дверь, которая никуда не вела. Она выходила из коридора второго этажа на улицу. Видимо, когда-то здесь был балкон или черная лестница. Раньше здесь много чего было. Дом был построен полвека назад и тогда назывался бараком. В благословенные, полные надежд сороковые никому и в голову не могло прийти, что здесь можно задержаться дольше, чем до полной победы коммунизма во всем мире. Сейчас дом назывался домом, а дверь на несуществующий балкон с общего согласия жильцов застеклили и постановили впредь именовать окном. Что не мешало ей, понятно, оставаться дверью… Знали об этом немногие.
Стоял прохладный августовский вечер. Листья с акаций уже потихоньку облетали, но липы держались молодцом, и глядя на них можно было поверить, что лето еще не кончилось. Пахло домашними оладьями и расплавленным гудроном. Из окон первого этажа доносился диалог Штирлица и Мюллера, приглушенный плюшевой занавеской. Зазвучала знакомая мелодия, вспыхнул верхний свет сразу в трех комнатах и выхватил из сумерек две неприметные фигуры: Янку со второго этажа, у которой папаня с прибабахами и ее кавалера, студента… Парочка без лишней суеты отступила к стене, в густую тень.
— А завтра? — вполголоса спросил парень.
— Отпадает. Дела.
— Какие у тебя могут быть дела, Янка? Семеро по лавкам или корова в коридоре?
— Послушай, ты меня проводил? Что хотел — сказал. Я тебя почти час слушала и, между прочим, ни разу не перебила. Что еще? На кофе пригласить, так у меня коньяк кончился.
— Янка!
— Иди домой. Иди, не отсвечивай. Бабки бдят. Не буду стоять у подъезда, у меня голова болит.
Она отдалилась сразу, стремительно, и исчезла в сплетении теней раньше, чем Паша успел ответить. Скрипнула рассохшаяся дверь. Взлететь по лестнице не касаясь перил — дело одного мгновения. Еще секунда — и дом вздрогнет от убийственной как и вся наша жизнь "Лестницы в небо", и старушки на лавочке неодобрительно закрутят головами и начнут тихо, интеллигентно материться. Музыкальные пристрастия Янки регулярно доводили весь барак до белого каления. Не вздрогнул. Прошло почти полминуты. Стояла непонятная тишина. Паша помедлил еще немного, и двинулся с подъезду.