Зона захвата
Шрифт:
Его неоднократно пытались убить. Душили ночью, устраивали темную, едва не проткнули вилами. Но он все равно выживал, а раны на теле затягивались как на собаке. Если сегодня казалось, будто староста отходил в мир иной, то на следующий день Никодимов уже бегал как ни в чем не бывало.
На заре его разбудил грубый толчок в спину.
– Вставай! – грозно велел кто-то.
Староста соскочил с грубо сколоченной из досок лежанки, покрытой набитым соломой матрасом.
В его закутке стояло двое бородачей во главе с Меджидовым. Выглядели они странно, можно даже сказать
Нельзя сказать, чтобы это было впервые. Бандиты и раньше устраивали себе подобные развлечения, отбирая пару-тройку рабов, которых либо расстреливали, как в тире, либо зверски избивали до смерти. Однажды среди невольников устроили что-то вроде гладиаторских боев с обещанным призом в виде свободы. На самом деле (Никодимов знал это из рассказов устроителей) победителя отвезли подальше от фермы и там задушили.
– Поднимай всех, – приказал Меджидов.
Его ноздри хищно раздувались.
– Женщин тоже? – спросил Никодимов, надеясь услышать отрицательный ответ.
– Я же сказал: всех! – с кривой ухмылкой прорычал Вали и ударил старосту в живот.
Староста согнулся в три погибели, двое других бородачей со смешками пнули его в тощий зад.
– Шевелись, – велел Меджидов.
Содрогаясь от страха, Никодимов принялся будить людей. Многие и без того уже успели проснуться, ибо сон рабов чуток и появление в бараке боевиков не прошло незамеченным.
– Чего они хотят? – спрашивали у Никодимова.
С надеждой, со страхом, иногда с отрешенностью обреченных.
Староста только кривился и зло покрикивал в ответ.
Ему нечего было сказать, тяжелые предчувствия укреплялись в нем все сильнее. Сердце сжималось от невыносимой тоски.
Через несколько минут невольники стояли на улице, поеживаясь на пронизывающем ветру. Осеннее утро обещало быть прохладным. После относительно теплых бараков многих на свежем воздухе пробила дрожь.
Их выстроили в три шеренги, будто на армейском плацу. Напротив расположилась жиденькая цепочка боевиков, вооруженных автоматами. По центру и с боков на пленников глядели стволы сразу трех станковых пулеметов, установленных на вращающихся турелях. «Дирижировал» всем этим оркестром Вали Меджидов.
От него явственно попахивало спиртным. Даже матерому уголовнику и убийце было нелегко решиться на то, что должно было произойти в ближайшие минуты. Спасала распитая с особо приближенными «братьями» огромная бутыль мутного деревенского самогона, ударявшего по башке круче любой дури. Тем не менее чем ближе был час «икс», тем трезвее становился Вали. Он с ужасом понимал, что кураж покидает его, сменяясь на состояние, близкое к помешательству. Хотелось бросить все, убежать как можно дальше, забиться в нору, спрятать голову, подобно страусу, в песок. Такой поступок его «братья» могли расценить только как слабость, а слабых уважать не принято. Меджидов особенно прочувствовал правоту этого принципа в зоне. Но там он показал себя мужчиной, остался в авторитете.
Однако среди молодых и борзых щенков всегда найдутся ниспровергатели авторитетов. И уж им-то давать спуску нельзя. Вмиг растерзают.
«Маге хорошо, – думал он. – Отдал приказ, а другие за него отдуваются. Самого-то его даже не видно. Наверняка не придет. Жаль, что я так не могу. Не поймет Мага. И другие не поймут. Скажут, что струсил».
Среди рабов сделали перекличку. Не было только одного – новичка по прозвищу Мажор, и это не стало ни для кого новостью.
О том, что он сбежал, бандиты узнали раньше старосты. В узком кругу новости распространяются быстро. Никодимов, до которого дошли все подробности дерзкого побега, был доволен, что Мажору удалось ускользнуть по вине охранников, и спрашивать со старосты было нечего.
По распоряжению Меджидова люди стали рассчитываться от одного до пяти. Каждого пятого заставили выйти из шеренги. Их отводили на пятачок, где постепенно накапливались встревоженные, ничего не понимающие мужчины и женщины.
Никодимова, который был в школе круглым отличником и из всех предметов весьма жаловал историю, развернувшееся перед глазами действо вдруг навело на мысли о принятой в римской армии «децимации» – когда в провинившихся легионах казнили каждого десятого солдата. Он не догадывался, что древние римляне были в два раза гуманнее Маги и его приспешников.
Некоторые боевики зачем-то принялись вглядываться в отобранных для казни рабов.
– Ты, – схватил за руку девушку, почти ребенка, боевик, в котором Вали признал Мансура Махадова, – возвращайся к остальным.
– Зачем она тебе? – спросил, ухмыляясь, кто-то из его молодых приятелей.
– Не хочу становиться таким же, как Ахмед, и трахать мужиков, – ответил Мансур. – Эта бабенка еще ничего. Можно попользоваться.
– Э, Мансур, я ее имел, Исмаил имел, Гога имел. Все, кто хотел, отымели. После нас у нее там теперь ведро со свистом пролетает. Куда ты сунешься со своим стручком?
Шутка удалась. Боевики дружно загоготали. Но на покрасневшего Махадова издевки товарищей подействовали слабо. Он упрямо тащил перепуганную женщину к тем, кто вытянул более счастливый жребий.
– Прекрати! Верни ее обратно, – накинулся на него Меджидов.
Он вдруг понял, что поможет ему разрядиться и отдать непростой приказ.
Молодой человек замер, с полумольбой-полупросьбой обратился к начальнику на своем, непонятном для рабов, чужестранном наречии:
– Вали, что тебе стоит? Зачем ее убивать?! Посмотри на нее. Она еще красивая. Может много работать и в постели пригодится. Пусть живет.
– Я же сказал: верни ее обратно, – сквозь зубы процедил Вали почему-то на русском.
Мансур упрямо дернул плечом, снова взмолился:
– Вали…
Но договорить не успел. Меджидов рывком выдернул из кобуры пистолет и выстрелил в голову невольницы, даже не целясь. Та рухнула как подкошенная.
Мансур вскинул налитые кровью глаза.
Люди испуганно закричали, кто-то стал биться в истерике. Строй начал рассыпаться. Но грозный вид наставленных пулеметов быстро всех усмирил.