Зори лютые
Шрифт:
Выступив против Заберезского, Глинский знал, что тем начинает войну против короля. Но маршалка уже ничто не могло остановить. Ему ли, первому вельможе Литвы и Польши, терпеть унижение? Он смоет позор кровью. Сигизмунд пожалеет, что довел до этого. Жалко покидать Литву, не покарав Заберезского. Глинский уйдет с верными шляхтичами на Русь и оттуда набегами станет волновать Литву.
Ленивым розоватым диском выползла луна. Она всходила медленно, играла, ныряя в рваных облаках. Когда подъехали к Неману, ее свет уже разливался по земле, серебристой тропинкой протянулся по речной глади.
Глинский натянул повод, замер. Неман дышал прохладой, успокаивал. Проводник, мелкопоместпый шляхтич, сказал:
— Здесь, пан Михайло, брод.
Маршалок оставил слова проводника без ответа. Шляхтичи сгрудились у берега, выжидали. Но вот Глинский тронул коня, пустил в воду, а следом взбудоражили реку остальные…
Не ждали в Гродно. Спал городок. Стража признала маршалка, открыла ворота. Ехали рысью по узким улицам, мимо сонных островерхих, крытых черепицей домов, по мощенной булыжником площади. Обогнули костел, у высокой каменной ограды осадили коней, спешились. Маршалок молча дал знак, и сразу же все пришли в движение. По приставным лестницам шляхтичи взобрались во двор, расправились с малочисленным караулом и с гиканьем, бранью ввалились в дом, кололи и рубили слуг, искали хозяина. Турок Осман и немец Шлейниц первыми ворвались в опочивальню. Ян Заберезский проснулся от шума, с перепугу залез под перину. Вытащили. Турок нож занес, а немец саблей взмахнул, отсек голову. Торжествуя, Шлейниц с Османом бросили ее к ногам маршалка, ждут награды. Тот отвязал от пояса серебряный кошелек, кинул им горсть монет и отвернулся…
На рассвете покинули Гродно. Впереди с головой Заберезского на древке горячил коня турок.
Уходил князь Михайло из Литвы, жег поместья шляхтичей, державших руку Заберезского, наводил страх.
Стало известно это в Литве. Послал Сигизмунд на взбунтовавшегося маршалка войска, но Глинский избежал боя. От Минска повернул на север и, между Полоцком и Витебском перейдя Двину, ушел в Новгород.
Князь Щеня вторую неделю как уселся на воеводство в Новгороде. И хоть слыл князь гордецом, самим государем послан, да не в какой-нибудь захудалый городишко, а где княжили в древние годы Ярослав Мудрый и Александр Невский, Щеня в воеводские дела принялся вникать с первого дня. Пускай знает государь и великий князь Василий, что не ошибся в Щене!..
Новгород — город великий, славный. Стены кремлевские каменные. Боярские и купеческие хоромы тоже из тесаного кирпича, красивые, с башенками затейливыми, оконцами цветного стекла, заморского. Просторные гостевые дворы для иноземцев из многих земель. В городе водопровод. А церкви да ряды торговые так и московских получше.
Волхов-река делит город на западную и восточную стороны. Меж ними мост на каменных устоях. На западной — три жилых конца: Неревский, Гончарный да Загородской; на восточной — два: Словенский и Плотницкий.
Западную новгородцы прозывают Софийской. Здесь, у самого берега Волхова, прилепился каменный детинец. За его стеной Софийский собор да подворье архиепископа.
Восточную сторону величают Торговой. На ней неугомонное торжище и Ярославов двор.
Что ни конец, то умельцы: плотники с гончарами, кожевники со швецами, кузнецы с оружейниками, сапожники с золотых дел мастерами и еще много иного ремесленного люда.
Князь Щеня поселился в Ярославовом доме. Хоромы древние, четыре века стоят, Ярославом Мудрым сделаны, а все еще крепкие и в студеную зиму теплые. Только и того, что велел Щеня плотникам настелить новые полы. Эти рассохлись и скрипят. Ступнешь в первой горнице — во всем доме слыхать.
Воеводство князю Щене выпало в необычный год. С лета мор в городе начался, хоронить не успевали, а тут еще не за горами война с Литвой. На Боярской думе о том речь шла. Не успел Щеня обжиться, как явился в Новгород со своим шляхетским полком князь Михайло Глинский и начал воеводу уговаривать, подбивать к совместному походу в литовские земли. Соблазнял маршалок: «Загоном пройдем и воротимся».
Может, и отказался бы Щеня — мор Новгороду ущерб причинил немалый, повременить бы с годок без войны, дать люду в себя прийти, — да помнил воевода, как великий князь Василий, провожая его на воеводство, напутствовал: «Тебя, князь, любя шлю в Новгород. Верю, что не плесенью зарастешь там, а будешь рукой государевой и очами. С полками новгородскими уподобишься для Сигизмунда больному зубу. На воеводстве не жди из моих уст, а поступай во всем на свое усмотрение».
Скрепя сердце поддался Щеня уговорам Глинского.
Загон выдался удачный, достали до самого Вильно.
Стоявший за Минском молодой воевода Ян Радзивилл, сын виленского воеводы Николая Радзивилла, опомниться не успел, как по тылам пронеслись конные полки Щени и Глинского. Порушили полоцкий посад, размели по городам и местечкам пепел на пожарищах, напоили быстрых коней в Вилии-реке — и поминай как звали.
Воеводе Радзивиллу впору повернуть свое воинство им вдогон да ударить в спину, но из Великих Лук угрожал Смоленску воевода Шемячич.
Тревожно в Литве…
Вельможные паны волнуются. Мелкопоместная шляхта, что живет на обширных землях Михайлы Глинского, за ним потянулась. Нет в Литве единства. А русские полки, вот они, к самой границе подступили.
Богатая, отделанная золотом колымага виленского воеводы Радзивилла катила по мощеным улицам города. Воевода смотрел, как отступали за окошком каменные заборы с островерхими домами. Увитые цепким ползучим плющом дома терялись в зелени. Плющ местами стлался даже по красной черепице, взбирался до труб.
Старый воевода любил Вильно в летнюю пору, когда город зарастал буйной зеленью. Тогда Радзивилл забывал свои преклонные годы и к нему на короткое время возвращалась молодость.
Но теперь воеводу не радовало ни погожее утро, ни небо, чистое и голубое, как глаза юной жены, что поселилась в его доме после смерти старой…
К Турьей горе, на которой высился древний и мрачный замок, Радзивилл добрался в один час с епископом Войтехом. Один за другим въехали в открытые ворота, вместе вступили в темные коридоры.
Дневной свет тускло пробивался через узкие оконца-бойницы. Пахло плесенью. Гулко раздавались шаги, скрипели на петлях железные двери.
Многое перевидал замок на Турьей горе: и великого князя Миндовга, и храброго, мудрого Гедимина. Разбивались о его стены рыцари-крестоносцы и орды крымцев.
В зале, где стены затянуты красным шелком, остановились. Дожидаясь выхода короля, успели переброситься несколькими словами.
— Не к добру привел панов раздор, — печально проронил епископ и прикрыл глазки.