Зори лютые
Шрифт:
— Сам о том подумываю, — согласился Морозов. — Поспешать бы домой, в Москву, государю обсказать все…
К вечеру в караван-сарай приехал мурза Исмаил. Натянул повод коня на кол, прошел в клеть к дьякам. У тех нетерпение, ждут: с чем Исмаил пожаловал? А может, с мурзой другие татары приехали, схватят, кинут дьяков в яму — и конец?
Исмаил, едва уселся, заговорил. Толмач пересказывает:
— Великий хан во гневе на урусского князя, зачем дары малые шлет. Менгли-Гирей к литовскому королю милостив, ярлык ему дал на города многие… А еще великий хан послов урусских отпускает в Московию и сказывает, что он ждет от князя Василия казны, и кречетов, и утвари дорогой. Да еще отпустить в Крым царя Абдыл-Летифа, какой многие годы в московской темнице содержится.
Мурза замолк. Заговорил дьяк Морозов:
— Государю нашему, великому князю Василию Ивановичу, мы слова ханские, мурза Исмаил, передадим. А каков ответ на них государя будет, того не ведаем. Что до короля Сигизмунда, принявшего ханский ярлык, то это его дело. Наш же государь землями своими не по милости хана владеет, а по отчему праву и в ярлыках на города и веси нужды не имеет… Тебя же, мурза Исмаил, как друга нашего мы отблагодарить хотим.
Мамырев, пока Морозов говорил, сходил, воротился со связкой соболиных шкурок, протянул мурзе. Исмаил рад, дьякам кланяется, руку к груди прикладывает.
Проводили дьяки мурзу, стали собираться на родину.
От озера тянет холодом. Белыми лебедями плавают ледяные глыбы. Тяжелый, серый вал накатывается, гнется гребнем на изломе и, ударясь, рассыпается брызгами, пенно выкатывается на берег. Темное низкое небо затянулось тучами, слилось с озерной ширью.
Замер Родион Зиновеич, не шелохнется. Вал за валом, братьями-близнецами из дальней дали, широко, вольно подступают волны к боярину, устрашают, кипенью дробятся. Водяная пыль сеет Тверде в лицо, мелкими каплями собирается в седой бороде.
К исходу марта добрался Родион Зиновеич до Белоозера, города отдаленного, где жить ему определено государем. В долгом пути выбились из сил кони и люди. Спасибо монахам Кирилловского монастыря, пригрели, дозволили передохнуть…
Налег на посох боярин, пригорюнился. Краем света кажется ему белоозерская земля.
За спиной Тверди упала боярыня Степанида, завыла в голос, забилась о каменистую землю. Вздрогнул Родион Зиновеич, повернулся круто, нахмурился. С трудом поднял боярыню, усадил в возок, прохрипел:
— Трогай!
И заскрипели колеса.
Светится огнями замок виленского воеводы Николая Радзивилла, весело гремит музыка. Через открытую прорезь окон музыка всю ночь будоражит горожан. Старый воевода праздновал день рождения жены Ядвиги.
Со всего княжества Литовского и королевства Польского съехались на торжество паны вельможные. С часу на час ждали короля.
По огромной, освещенной тысячами свечей зале носилась в танце шляхта. Порхали красавицы паненки, отбивали в мазурке каблуки паны.
Высокий, статный Ян Радзивилл в синем, отделанном золотом кунтуше не принимал участия в веселье. Сложив на груди руки, он исподлобья посматривал на молодую мачеху. Легко летала она. Иногда метнет на Яна быстрый взгляд, и заалеет белое лицо, зальется краской. Опустит длинные ресницы, отвернется.
Выдохся старый Радзивилл в пляске, отошел к мраморной колонне. Подскочила Ядвига к Яну, увела, закружила.
Воевода отер шею, вздохнул. Не те годы… Раньше не знал устали, а нынче и половины мазурки не выдержал, вона как сердце в груди трепыхает, вот-вот вырвется.
Николай Радзивилл передыхал долго. Вышел на балкон, глотнул воздуха. Ночь сырая, промозглая, и небо затянули тучи. Поежился. Снова воротился в зал. К воеводе подошел гетман Острожский, стал рядом. Не отводя восхищенных глаз от Яна и Ядвиги, промолвил:
— Прекрасно, прекрасно, пан Николай. И что за прелестная пара, как Бог свят.
Старого Радзивилла передернуло. Он проворчал недовольно:
— Она моя жена, пан Константин, а Ян сын. — И отвернулся.
— Кхе! — Гетман кашлянул в кулак, смолчал.
Неприятную заминку нарушило появление короля. Задрав голову, Сигизмунд важно вел королеву. За спиной короля теснились вельможные паны. Радзивилл с Острожским двинулись навстречу. Сигизмунд поднял руку, и музыка смолкла. Танцы прервались.
— Вельможные паны! — Король остановился, щипнул тонкий ус. — Наш посол, пан Лужанский, привез из Крыма ярлык. Хан Менгли-Гирей на московского князя Василия недовольство держит и городов его Владимира, Звенигорода, Чернигова, Брянска, Курска, Тулы, Пскова и Великого Новгорода да еще иных лишает и нам отдает во владение. А еще, вельможные панове, хан даст помощь против Москвы!
Голос Сигизмунда радостный, торжественный.
— Виват! — завопила шляхта.
Радзивилл повернул голову к Острожскому:
— Хан подарил нашему королю шкуру неубитого медведя. Но кто изловит его для Сигизмунда?
— Так, пан Николай, как Бог свят, — затряс седыми кудрями гетман. — Не кажется тебе, что король предоставит литвинам снять шкуру с русского медведя?
— Возможно, пан Константин, весьма возможно. Но мне иногда думается, что у нашего короля копье короче, чем у великого князя Василия.
— Уж не от Глинского ль у пана Николая такие мысли? — насмешливо спросил Острожский. — Как Бог свят.
— Не умом маршалка я живу, а своим, — рассердился Радзивилл.
— Танцы, танцы! — раздались голоса шляхтичей.
Радзивилл подал знак дворецкому, и музыка грянула плясовую. Король оставил королеву, подал руку молодой хозяйке, повел Ядвигу на середину зала.
На реке спокойно и тихо. Пробежит рябь и снова замрет. Слышно, как шелестит листвой прошлогодний камыш да где-то в глубине его кукует кукушка. Со свистом пронеслись утки, упали на дальнем плесе. На западе тяжело поднималась туча. Она медленно заволакивала небо.