Зори над городом
Шрифт:
— Да, должно быть, тем же, что и ты.
— Я-то здесь случайно — по делу. Я ведь в Психоневрологический поступил. А ты?
— А мне удалось сдать при округе экзамены на аттестат зрелости…
— И латынь?
— И латынь.
Персиц оглядел Гришу не то с уважением, не то с завистью:
— Ну-у, брат! Это марка. При округе экстернов режут, как молодых барашков.
— Видишь ли, по случаю войны зверства эти как будто прекратились.
— При чем война?
— А вот при чем. Экзаменатор по физике…
— Вот! По физике! «Что произойдет с термометром, если его бросить с пятого этажа при температуре восемнадцать градусов выше нуля?» Слыхали мы!
— …этот самый экзаменатор сказал своему ассистенту на ухо, но так, чтобы и я слышал: «Зачем его резать? Все равно неминуемо в прапорщики попадет».
— А прапорщику, по статистике, жить на фронте в среднем две недели. Что ж, цинично, но откровенно. Значит, ты перехитрил их, в прапорщики не попал?
— Так у нас же с тобой призывной возраст еще не наступил. Вместо школы прапорщиков я попал на юридический факультет.
— Григорий Шумов — юрист! Не укладывается в моей голове. Юристы всегда представлялись мне этакими… ну, лощеными, что ли.
Гриша невольно бросил взгляд на костюм Самуила Персица: щегольская визитка с круглыми полами, брюки в полоску; лаковые ботинки с серым замшевым верхом — последний крик моды — дополняли его наряд. И потом, этот перстень!
— Нет, я не лощеный, — невозмутимо сказал Персиц, перехватив Гришин взгляд. — Я просто элегантно одет. Но вернемся к тебе. Пока ты критически разглядывал мои штаны, я сообразил: политическая экономия, философия, всякие там социальные науки… Это ведь как раз на юридическом-то и проходят? Тогда все понятно. И если вспомнить некоторые страницы из твоего богатого прошлого…
— Вернемся лучше к настоящему, — перебил Шумов: — сейчас начнется лекция.
— Это, видимо, надо понимать так: твое время для беседы истекло. Однако я тебя так сразу не отпущу: есть дело! Из-за него я и зашел в университет. В двух словах: мы организуем землячество. «Мы» — это универсанты, технологи, лесники, путейцы, психоневрологи, слушательницы Высших женских курсов… Да, да! — Персиц оживился: — И девиц обязательно думаем вовлечь. Тогда пойдет ведь музыка не та? Организуем вечера, концерты… Один филолог чудесно играет на виолончели. В Лесном институте открылся бас, без пяти минут Шаляпин. И я. Я прочту свои стихи. В пользу кассы взаимопомощи.
— Стихи в пользу кассы?
— Ты все тот же: ершист и непокладист. Однако я тебя уговорю. Прежде всего я представлю тебя одной бестужевке — не делай, пожалуйста, бесстрастного лица, это у тебя не получится, — Ирине Сурмониной. Она из Прибалтики. Правда, училась она в Риге, но так или иначе — наша землячка. Тебе обязательно надо с ней познакомиться!
— Обязательно?
— Ну, если не обязательно, то для многих и очень многих чрезвычайно желательно. И ты займешь свое место среди этих многих, как только ее увидишь.
В это время привычный ровный гул в коридоре не то чтобы стих, а как-то неуловимо изменился.
Студенты поспешно расступались, давая дорогу высокому, одетому в черный сюртук человеку.
Он шел стремительно, слегка задыхаясь от быстрой ходьбы. Голова его, уже начавшая лысеть, была закинута, лицо казалось как бы озаренным сумрачным блеском больших темных глаз.
Это был популярный среди молодежи приват-доцент. Назовем его здесь Юрием Михайловичем.
5
Юрий Михайлович круто остановился у дверей с черной, издали видной римской цифрой «IX», толпа студентов хлынула к нему, и Гриша, сразу забыв о Персице, побежал вслед за другими.
Девятая аудитория, самая большая в главном университетском корпусе, сегодня не могла вместить всех желающих.
Расположенные амфитеатром длинные скамьи были заняты слушателями молниеносно, с резвостью, которая подходила бы скорей школьникам младших классов, а никак не студентам. Всем, кто резвостью не обладал, пришлось устроиться на подоконниках, а то и оставаться в проходах между скамьями, у кафедры и даже на пороге. Через раскрытые двери виднелись из коридора вытянувшиеся, расстроенные лица опоздавших.
Юрий Михайлович вел в университете семинар, ни для кого по программе не обязательный. Может быть, именно поэтому он и стал одним из самых многолюдных.
Сейчас предстояло не занятие семинара, предстояла вступительная лекция, традиционное слово профессора к студентам первого курса.
Но — это сразу было видно — собрались здесь далеко не одни первокурсники.
У самой кафедры стоял мужчина, стриженный в кружок, «под мужика», с широкой бородой «лопатой», с выражением лица многозначительным и несколько постным. Только голубые петлицы и свидетельствовали о его причастности к университету.
Был тут и седой фельдшер из Баталпашинска. И какой-то низенький человечек в кургузом пиджачке, с галстуком цвета павлиньего пера, какие преимущественно носили приказчики модных магазинов. Кто бы он ни был, на первокурсника он не походил.
На широком подоконнике сидели студенты, щеки которых отличались уже известной массивностью, тяжеловесностью, совсем не похожей на юношескую округлость: люди не то чтобы пожилые, но и не очень молодые. Уж не «вечные» ли это студенты, о которых Гриша успел наслушаться?
А вот и нарядные барышни — они приютились стайкой в дальнем углу аудитории.
Однако преобладали здесь все-таки первокурсники, вчерашние гимназисты. Мальчишески подвижные, они мигом заняли первые места, и, пожалуй, по праву: лекция-то предназначалась именно для них.
Присутствие же остальной публики свидетельствовало только об одном: сегодня ожидалось нечто не совсем обычное.
Юрий Михайлович с минуту стоял на кафедре молча, не то выжидая, когда окончательно утихнет шум, не то собираясь с мыслями. Потом порывистым движением поднял голову и обвел ряды слушателей хмурым, внимательным взглядом.