Зори над Русью
Шрифт:
Из кустов на дорогу полезли люди.
— Эй, кто–нибудь, высеките огня! — Послышались удары по кремню, брызнули искры, потом из тьмы выступило красное напряженное лицо: кто–то раздувал трут. Когда в руках людей запылали еловые ветки, стали видны мужики, вооруженные кто чем: луком, топором, просто рогатиной.
— Кто такие? — повторил свой вопрос могучий мужик с пегой от седины бородой.
— А ты что за леший? — настороженно спросил Фома.
— Я мужик, смерд. Люди кличут дядей Карпом.
— Мне плевать, как тя кличут. Все одно величать не стану. Кто вы такие, чтоб в лесу ночью путников перехватывать?
— Мы–то? Мужицкая застава мы.
— Кого же вы охраняете?
— Робятишек да баб. Кого же еще нам охранять?
Владимир догадался:
— Вы, мужики, от усобицы в лес схоронились?
— Схорониться–то схоронились, — отвечая мужик, а потом добавил дерзко: — Да вишь, и тут тоже всякие ночные шатуны нас достигают! — И уже с угрозой: — Почто к нам забрались?
— Заплутались мы, как к Твери попасть, не знаем.
— А сами кто будете?
Фома еще раздумывал, как бы соврать поскладнее, когда Владимир выехал вперед, врезался конской грудью в самую гущу мужиков и, выхватив меч, крикнул:
— Москвичи мы!
Мужики отхлынули в сторону, глухо заворчали, однако их предводителя эта весть, видимо, не смутила. Он оглянулся на своих, те сразу замолкли. Тогда Карп вплотную подошел к Владимиру, как был с непокрытой головой, встал под занесенным мечом.
— Нехорошо, государь, прости, не знаю, как тебя звать–величать. Почто меч поднял? Коли вы москвичи, так тому и быть. Мы от усобицы схоронились, так нешто будем с тобой драться? Ты нас только не замай.
Пристыженный Владимир опустил меч в ножны.
— Вот и ладно. Просим милости, передохните у нас.
— А вы, робята, не заманиваете? — спросил Фома.
Карп обиделся.
— Грех тебе, детина, так думать. Где это на Руси видано, чтоб гостя обидеть?
Фома сразу поверил мужику, но все же сказал:
— А может, вы нам дорогу на Тверь покажете, а то тревожатся там о нас?
— Какая тебе Тверь в такую пору! Да и притомились вы. Вон и доспехи на вас иссечены.
Пришлось подчиниться. Лесной тропой повел их Карп к жилью.
Жилье! Вырытые под соснами землянки. Сверху жерди, дернина. Владимир Андреевич едва не задохнулся от дыма, спустившись в землянку. Глаза заволокло слезами.
— Не обессудь, друже, топим по–черному, [238] — сказал Карп, — а ты, видать, в курных избах жить не обык. Ты сядь, внизу–то полегше.
238
По–черному топились курные избы, у которых печи не имели труб и дым шел внутрь помещения, а потом уходил через волоковое окошко.
Князь сел на земляную ступеньку, служившую лавкой, в изнеможении прислонился к сырой земляной стене. Промигался. В слабом свете горящей лучины разглядел нары, на которых под драными овчинами спали ребятишки. Жена Карпа поднялась с трудом, закашлялась и долго не могла выговорить ни слова.
— Аль хворая у тебя хозяйка? — спросил Фома.
Карп только головой покачал, а женщина откликнулась чуть слышно:
— И, касатик, совсем я занемогла. Грудь заложило, все суставы ломит. Долго ли простыть в наших хоромах! — На полу землянки действительно хлюпала грязная жижа.
— Что же вы такое сырое место выбрали?
Карп усмехнулся невесело.
— Мало ли сухих мест, да не про нас они. Добраться до них просто, а в лесных болотах чужому не пройти, вот и спасаемся по брюхо в трясине.
Хозяйка тем временем захлопотала:
— Чаю, вы голодны? Кажись, щец у меня немного осталось. — Заглянула в горшок, покачала головой: — Нет, разве ребятишки что оставят. Хлебца нашего пожуйте.
Сбросив броню, Владимир думал, что ему больше ничего сейчас и не надо, но едва хозяйка завела речь о еде, как сразу же есть захотелось нестерпимо. Хозяйка протянула ему сырой, разваливающийся на крошки кусок хлеба. Князь с жадностью откусил и тут же поперхнулся.
— Что, боярин, мужицкий хлеб поперек горла встает? — заметил Карп.— С нас и до усобицы наш боярин три шкуры драл, а как усобицу князь затеял, так разорили нас вчистую. Хлебушко наш овсяный, пополам с корешками да корой.
Хозяйка отошла к нарам. Сдерживая рвущийся из груди кашель, наклонилась над ребятами. Тронула лоб девочки тыльной стороной ладони.
— Горит.
— Меньшого парнишку схоронили, и эта в могилу ляжет, — отозвался Карп. Хозяйка повернулась к гостям.
— И все вы, москвичи! Деревню спалили, вот мы и вымираем! — Уткнулась в передник лицом, глуша рыдания.
Владимир и Фома угрюмо молчали.
Карп подошел к жене, с задушевностью, какой не ожидал от него Владимир, сказал:
— Не плачь, мать, слезами горю не поможешь, и москвичей клясть нечего. На то она и усобица. Наш–то князь Михайло Александрович в том, что мы ребят в могилы опрятываем, не меньше москвичей виноват.
14. КУСОК ХЛЕБА
Утром Карп вывел князя и Фому к Твери. На опушке леса Владимир соскочил с седла, подошел к мужику.
— Ну, Карп, спасибо. Сам не знаешь ты, кого из беды выручил.
Карп засмеялся, глаза у него сощурились лукаво.
— Знаю, Володимир Андреевич! Знаю, княже!
Владимир даже отшатнулся.
— Отколе тебе знать было, кто я таков?
— В злачёных доспехах простые люди не ездят. Спутник твой, не глядя на младость твою, тебя Володимиром Андреевичем зовет. Доспех на тебе иссечен, а после Ржевы молва об удали младого князя Серпуховского дошла и до наших лесов. Бишь, княже, узнать тебя хитрость не велика.