Зори над Русью
Шрифт:
Старуха, видимо, обессилела и больше не металась по избе.
Хизр повернулся на другой бок. Жара его разморила. Лениво ползли мысли: «Надо бы в огонь молодую бросить, а еще лучше пленного руса так–то сжечь, небось и громче и дольше выли бы, но русы закоренели в непокорстве, уходят в леса, в недоступные дебри, рабов мало, и потому они дороги».
От огня сладко ныли старые кости, морила дрема, но Хизр спать не стал, дождался, когда с треском обрушилась подгоревшая крыша избы и искры взлетели, будто рой огненных пчел, в ночное небо. Из пламени вырвался последний предсмертный вопль, затих.
Хизр даже на локте приподнялся, вглядываясь. Не удастся ли различить в пламени обгорелые кости старухи. Нет! Где там! Пляшут, пляшут духи огня…
Хизр откинулся на ковер, сладко зевнул и опять пробормотал все то же:
— Вновь встали над Русью зарева грозных времен Бату–хана!
Где–то рядом за ближними кустами пировали обнаглевшие, ожиревшие от человечины волки.
Слыша их грызню, Хизр, уже засыпая, подумал: вновь волки идут за ордой. Так же вот ночами у самых костров орды Чингисовой грызлись когда–то волчьи стаи…
13. СЫН ЗЕМЛИ РУССКОЙ
— Аленушка, вороги!
Из гущи малинника за десятком ордынских воинов следили две пары ребячьих глаз.
Когда ордынцы проехали, ребята юркнули в глубь леса. Здесь было безопасно. Паренек сел на кучу валежника, взглянул на сестренку.
— Аленка, ведь они к нам в деревню идут!
Девочка только кивнула. Стояла она немного боком, прислушивалась, и брату из–под ее белого платочка, повязанного по–бабьи, узелком под подбородок, был виден только веселый вздернутый носик.
— Аленушка, — девочка оглянулась, — если тропой через болото бежать, обогнать ворогов можно?
— Нет, Павлуша, они на конях, едут по торной дороге. Где же их обогнать! — девочка запнулась на полуслове. — Придем мы из леса, батюшки с матушкой нет, а от родимой избушки одни угольки тлеют…
Павлуша сидел нахмурясь, раздумывая, потом встал, сказал, как взрослый:
— Значит, задержать ордынцев надо. Ты беги тропой, поднимай всполох. В случае чего наши мужики первый десяток ворогов перебьют, а остальных пугнуть придется.
— Что ты затеял, Павлуша? — Девочка вцепилась в холстину его рубашки.
— Ничего, сестренка, беги. Я как–нибудь выкарабкаюсь. Ордынцы в лесах, что совы в полдень.
— Что ты затеял? — повторила Аленка, не отпуская его.
Паренек хлопнул себя ладонью по колчану.
— Лук у меня с собой. Я без него в лес не хожу.
Крепко обняв сестренку, он оттолкнул ее.
— Беги!
Аленка опустила голову, мгновение стояла молча, потом в последний раз взглянула на брата и покорно пошла прочь.
— Быстрее, Аленушка!
Девочка от этого оклика рванулась вперед. Павлуша посмотрел ей вслед, вздохнул: — Козочка, — и полез в гущу ельника. Отсюда из темноты, из–под низко опущенных густых еловых лап, прогалина дороги казалась яркой, солнечной полосой. Павлуша затаился, сквозь частую сетку ветвей глядел на дорогу, тревожно прислушивался к сухому потрескиванию хвои под лаптями, точно это потрескивание враги могли услыхать.
Перехватило дыхание, руки чуть–чуть дрожали, но едва он услышал топот копыт, едва увидел врагов, сразу же стало легко: и мыслей страшных нет, и руки не дрожат. Поднял лук. Наложил стрелу. Вгляделся.
Передовому воину, видимо, было жарко: кольчужная бармица, [175] вместо того чтобы спадать от шлема на плечи, приподнята и ремешком к шлему прихвачена. Павлуше хорошо были видны смуглое, блестящее от пота лицо ордынца, его небольшая черная бородка и белая полоска шеи под ней, проглядывавшая из раскрытого ворота рубахи. В эту белую полоску Павлуша и прицелился, медленно, осторожно натянув тетиву.
Свистнула стрела.
Голова татарина дернулась в сторону. Он крикнул на весь лес каким–то странным захлебывающимся воплем и повалился с седла. Остальные стали, как вкопанные, озирались по сторонам; вдруг в задних рядах кто–то взвизгнул, пустился наутек, и так велик был страх степняков перед русским лесом, что и все остальные ордынцы помчались за ним следом.
175
Бармица — кольчатый доспех, броня, прикреплялась в нижней кромке шлема и, свисая вниз, защищала голову с боков и сзади, закрывала шею и горло, ложилась на плечи вторым слоем брони поверх оплечий кольчуги. Она была очень удобна, так как не стесняла движений головы. От «бармицы» произошло слово «бармы» — оплечья в торжественной царской одежде.
Надо было уходить, а Павлуша с дрожью косился на лежащего в пыли врага и не в силах был сдвинуться с места, а когда опомнился, поздно было.
Подняв щиты, готовые к бою, прямо на него по дороге двигались тесные ряды врагов. Может быть, еще можно было юркнуть в чащу, где уж тут биться, но мальчишеский задор взял свое. Павлуша пустил вторую стрелу. Она щелкнула в щит передового, отскочила. В ответ полетели вражьи стрелы. Одна впилась Павлуше в плечо. Паренек не сдержался, громко охнул, попытался бежать, но ордынцы, разглядев в ельнике его белую рубаху, били уже прицельно, и новая стрела ударила в грудь. У мальчика потемнело в глазах. Он метнулся в сторону, но спрятаться за стволы не поспел, третья стрела попала ему в голову. Видимо, стрела была на излете, она только глубоко царапнула да сорвала шапку, но Павлуше и этого было довольно, и, как в черный омут, он головой вниз упал в зеленую заросль папоротников.
14. ПО ЗАКОНУ ЧИНГИС–ХАНА
К Булат–Темиру из передовой сотни прискакал гонец. Увидя его, Хизр подхлестнул лошадь и догнал хана. Булат–Темир сидел в седле вполоборота, повернув желтое, жирное лицо к гонцу. Волосы закинуты за сухие хрящеватые уши, и оттого кажется, что хан все время настороженно прислушивается.
Гонец говорил:
— Второй десяток вел храбрый нукер Газан. Он был старый и опытный воин с глазами ястреба, с ушами рыси, нюхом красной лисицы, но в проклятых русских лесах ничто не помогло Газану: едва он миновал поворот дороги, как его ударила стрела руса. Воины его десятка ускакали обратно, подняли тревогу.
Хан спросил сквозь зубы:
— Дальше что было?
— Дальше не знаю. Сотник послал меня к тебе.
Булат–Темир, ударив лошадь плетью, пустил ее во весь опор вперед. Хизр поскакал за ним. Догнать передовую сотню было не долго — хан не любил тащиться в хвосте орды. Прискакав, хан обжег взглядом сотника. Тот заюлил, начал кланяться, многословно и нудно восхвалять хана и, наконец, вымолвил, что рус, стрелявший в Газана, пойман.
— Где он? — спросил хан, хмурясь.
Один из воинов тотчас же подъехал к Булат–Темиру. Рядом с ним, на запасной лошади сидел скрученный веревками пленник. Сидел он, видимо, через силу, ордынец поддерживал его за кушак. Пленник так измазан кровью и землей, что трудно разобрать, седые или просто светлые волосы, молодое или старое у него лицо. Только потому, что не было у него бороды, а скрючившаяся на седле фигурка была уж очень мала, Булат–Темир понял: пленник — отрок, и пуще прежнего насупился. Кивнул переводчику: