Зори над Русью
Шрифт:
Василий хлестнул коня.
— Полк…
— Стой! — Борис Костянтинович схватил его за плечо, рванул назад. — Стой, вор! Полки поведу я!
Оттиснутый к краю дороги, Василий смотрел, как рать за ратью нижегородские, городецкие, суздальские полки устремлялись вперед, в битву.
…Булат–Темир, сдуру, что ли, повернул все орды на московский полк. Удар княжеских полков пришелся в тыл и, видимо, был нежданным.
Хизр метался среди бегущей орды, хлестал лошадей, людей, кричал, надсаживая глотку.
Куда там! Под напором русской рати орды смешались и, не принимая боя, повернули вспять.
Увлекаемый потоком людей, Хизр вдруг столкнулся лицом к лицу с Булат–Темиром. Старик мгновение смотрел на трясущиеся жирные щеки хана, потом схватил его за грудь.
— Бежит орда! Без боя бежит! Слышишь ты, Чингис–хан новоявленный?
Булат–Темир — как тряпочный.
Хизр только тут понял: не Булат–Темир, а он сам выдумал себе Чингис–хана.
Отшвырнув хана, старик опять кинулся в гущу бегущих орд. Нет! Не останавливать. Не поворачивать их. Шкуру свою спасать. Скакал в тесноте, уронив голову на грудь.
«Времена Чингис–хана! Времена Бату–хана! В трусливом сброде непобедимые орды увидал!»
Крутой обрыв над рекой Пьяной.
Внизу воды не видно. Сплошная каша из человеческих и лошадиных голов. Лошадь Хизра сорвалась вниз, в омут. Кто–то под Хизром погрузился в воду. Рядом татарин, пробитый русской стрелой, вынырнул, окровавил воду, ушел на дно.
Добрая лошадь вынесла Хизра на ту сторону Пьяны.
Старик оглянулся. В реке гибла орда Булат–Темира. Сверху, с обрывов, теряя доспехи и оружие, ломая ноги лошадей и собственные шеи, в Пьяну катились татары. Над их темной массой, сверкая светлой броней, [182] на краю обрыва показались русские.
182
Доспехи татар обычно были темного цвета. Русские носили брони из блестящего металла.
Гуще полетели стрелы. Русские били тех, кто успел выбраться на тот берег. Раненые срывались обратно в Пьяну, тонули.
Хизр уже поднялся на берег, одолев кручу, но тут лошадь под ним осела, запрокинула голову. Около левого колена Хизра из бока лошади торчала стрела.
Хизр мешком повалился на землю и, не поднимаясь, на брюхе пополз в кусты.
Сзади пели стрелы и выла гибнущая в Пьяне орда. [183]
20. В МАМАЕВОЙ ОРДЕ
183
Первая битва на Пьяне произошла в 1367 году.
Хизр, щурясь на дымную струйку потухающего костра, мерно покачиваясь, говорил:
— …Так, без чести в Пьяне–реке потопла орда Булат–Темира. Дмитрий–князь да Борис–князь по зажитьям [184] после того избили и полонили многих храбрых нукеров. Булат–Темир прибежал в Сарай–Берке с дружиной малой… — Хизр через прищуренные веки наблюдал за Мамаем.
Эмир во все время рассказа сидел на ковре около входа в свою юрту, как истукан древний. Зеленоватый лунный свет лился на неподвижное лицо эмира, и лишь красные отсветы догорающих углей поблескивали в его широко открытых глазах.
184
Зажитья — жилые места, деревни, по которым рассеялись татары.
Хизр выждал мгновение и, так и не поняв мыслей Мамая, продолжал:
— Узнав, что Булат–Темир прибежал в Сарай–Берке, Азис–хан приказал его схватить и обезглавить.
Старик опять покосился на Мамая.
«Вот и пойми его. Окаменел», — подумал Хизр.
Но тут Мамай вдруг кивнул.
— Это Азис–хан хорошо сделал.
Хизр никак не ожидал, что Мамай начнет хвалить своего врага. Промолчал. Кто его поймет? Может быть, эмир просто его испытывает.
— А спутники Булат–Темира? — спросил Мамай.
— Перебиты.
— А ты как же ушел?
— Я — Хизр, — тихо, но значительно, с напором ответил старик.
Мамай только глазом на него повел.
— Теперь куда же?
— Теперь к тебе пришел. Я еще не потерял надежды вновь увидеть времена Чингис–хана. Я еще увижу, как ордынские лошади будут топтать камни Кремля Московского, — помолчал и, глядя прямо и ясно в глаза эмиру, промолвил: — Потому и пришел к тебе.
Мамай, будто не поняв:
— Значит, быть нашему Абдулле–хану новым Чингисом? Что ж, тебе видней, мудрый Хизр.
Все так же не сводя глаз с эмира, Хизр возразил:
— Нет, нет! Я говорил не про Абдуллу.
Мамай в это время поднял голову, прислушиваясь. К юрте подошел Абдулла–хан, за ним тесной кучкой шли его нукеры.
— Эмир, — голос хана юношески звенел, — ты принимаешь гостем беглеца из орды Булат–Темира! Ты удостаиваешь его беседой! Я прикажу его…
Мамай всем телом повернулся к Абдулле.
— Повремени, хан! Не отдавай приказаний, которых нельзя выполнить! Или не видишь, мой гость — святой Хизр? Тебе ли выбирать юрту, в которую он входит гостем?
Абдулла топнул и, круто повернувшись, пошел прочь.
Хизр не упустил, углядел, каким холодным, недобрым взглядом проводил его Мамай.
21. ПОБЕДИТЕЛИ
Из–за расступившихся сосен людям открылись шири и дали. Под синим небом, на котором сказочными башнями громоздились, уходили ввысь белые клубы облаков, залитая солнцем, зеленея бесчисленными садами, раскинулась родная Москва. Выезжая из леса, люди невольно придерживали коней. За знакомыми кольцами улиц, над серым деревом изб, над узорной пестротой теремов, над блестящими, лужеными главками церквей, церквушек, часовенок, над всем привычным обликом Москвы, венчая Боровицкий холм, сиял под ярким солнцем сбросивший строительные леса белокаменный Кремль. Над стенами высились могучие боевые башни. Чуть дрожали их отражения в текучем зеркале реки Неглинной.
Каменный град!
Боброк взглядом опытного воина изучал Кремль.
— Дмитрий Михайлович, хорошо–то как! — негромко сказал подъехавший к нему Мелик, и так же негромко, кратко, но вложив в это слово глубокий смысл, откликнулся Боброк:
— Твердыня!
Сверкая светлыми доспехами и алым цветом щитов, торжественно, под развернутым красным стягом, на котором колыхался снежно–белый силуэт коня, тесными рядами полк вошел в город.
Москва встретила победителей праздничным звоном колоколов, приветственным гулом народных толп. То там, то здесь в ряды воинов врывались жены, матери, отцы. И смешались ряды. Боброк сперва было нахмурился, да где там! В такой день не до хмури.