Зори над Русью
Шрифт:
— Спроси, сколько ему лет.
— С весеннего Егория пошел пятнадцатый год, — ответил мальчик.
— Зачем стрелял?
— В нашу деревню вы идете. Сестра побежала всполох поднять, а вас задержать надо было, а то нагрянули бы, как снег на голову. У нас орды не ждали.
Булат–Темир все больше мрачнел. Обратись к нойону, [176] командовавшему передовой сотней, он спросил, добрались ли разведчики до деревни.
Сотник, бледнея под пристальным ханским взглядом, указал рукой на дым, тянувшийся из–за леса.
176
Нойон — титул крупного феодала. Слово монгольского происхождения.
— Деревня пуста. Русы ушли и сожгли ее.
Павлуша тоже вглядывался в дымный столб. И по тому, как боязливо смотрел в лицо хану нойон, показывая на дым, Павлуша понял: Аленушка успела опередить врагов. Откуда и силы взялись! Паренек выпрямился. Дерзко уставился на хана да еще посмел улыбаться.
— Спроси его, — вновь приказал переводчику Булат–Темир, — что ему так весело? Спроси, что он перед смертью скалится?
Парнишка, услышав вопрос, толкнул пятками коня, подъехал к хану и, превозмогая медленно наползавшую слабость, еще раз заставил себя улыбнуться прямо в глаза хану.
— Не пугай меня, князь ордынский! Когда ваши схватили меня, я уже знал, что смерть моя не за горами. Видать, так мне на роду написано. Лишь бы не зря помереть. Вот и глядел я на дым, и горько мне было. Думал я, что ордынцы жгут мою родную деревню, а теперь вижу — опоздали супостаты! Значит, не зря я муку принял! Значит, волен я нынче в свой смертный час смеяться над тобой, князь ордынский.
Мальчик говорил торжественно и напевно, словно былину слагал.
Хан не дослушал переводчика. Бешеным гневом исказилось его обычно бесстрастное, надутое важностью лицо.
— Заладил! Князь ордынский, князь ордынский! Скажи этому русскому волчонку — я не князь, а хан Булгарской Орды.
Переводчик торопливо забормотал:
— Зря задираешься, парень, зря гневишь Булат–Темира. Не князь он, а царь. Так его и величать надлежит.
Слабость, красная мгла в очах… Голос переводчика слышен будто издали. Но разве допустишь, чтоб поганый царь ордынский видел это? Чтоб торжествовал он? Как бы не так!
Через силу, чуть внятно, но с прежней дерзостью мальчуган бросил полные ненависти слова:
— Скажи царю, мне на него плевать! Честить его не стану! — Пленник качнулся и упал бы с седла, не подхвати его переводчик.
— Что он сказал?
Переводчик долго упирался, не смел перевести последние слова Павлуши, а когда наконец перевел, хан рванулся к пареньку, вынимая из ножен саблю. Но наперерез хану бросился Хизр.
— Остановись, Булат–Темир! Что радости зарубить отрока, посмеявшегося над тобой? Это сделать успеешь. Заставь его сначала плакать. Излови всех русов, что ушли из его деревни, поруби их при нем, а потом руби его самого. Дабы умер он с отчаянием в сердце!
Булат–Темир остановился, посопел, медленно вложил в ножны саблю. Потом одним движением грозно нахмуренных бровей разогнал столпившихся вокруг воинов и спросил Хизра:
— Отвечай, мудрый Хизр, что делал Чингис с воинами десятка, бросившего одного из своих?
— Казнил смертью, — не задумываясь, ответил Хизр.
— Что делал он с теми, кто бежал с поля боя?
— Если бегство не было общим, казнил смертью.
— Ты, старик, помнишь закон Чингиса. Кое–кто его забыл? Я им напомню! Позови ко мне сотника.
Нойон, подходя к хану, в мыслях призывал милость Аллаха, а увидав в желтых, рысьих глазах Булат–Темира гневный огонь, помертвел и молитвы забыл.
Но хан не кричал, не грозил, не хватался за плеть, а только сказал негромко:
— Воинов десятка нукера Газана связать и привести ко мне!
15. АЛЕНКА
Голубые стрекозы, плясавшие над тихой заводью речки Пьяны, [177] взмыли вверх. Что встревожило их? Сразу и не понять. Все так же полдневная тишина шелестела листочками осин. Но вот из–за красных чешуйчатых стволов сосен показался один всадник, за ним другой. Они переехали реку вброд и скрылись в прибрежных зарослях. И снова все тихо, будто и не было здесь людей, и снова над заводью пляс голубых стрекоз.
177
Река Пьяна — левый приток реки Суры.
В бору, за рекой Пьяной тоже безмолвие. Но вдруг передний всадник натянул поводья и, оглянувшись на товарища, прошептал:
— Слышь, Фома?
Фома замер, прислушиваясь.
— Будто плачет кто–то, — мягко соскочил с седла. — Ты меня, Семен, подожди. Я единым духом… — и исчез за деревьями.
Семен Мелик остался на коне. Слушал, готовый броситься на помощь, а мысли текли своей чередой.
Вот и снова поход, и снова он в разведке, а прощаясь, дал Насте слово беречься. Семен усмехнулся: «Берегусь! Пора бы, кажется, остепениться, да где там!»
Зашумела листва. Семен встрепенулся. Привычной хваткой крепко взял рукоять меча. Но из кустов высунулась голова Фомы. Следом за Фомой на тропу вышла девочка. Платочек, завязанный под подбородком, сбился на спину. Лицо измученное, грязное, в глазах слезы.
— Как звать тебя, девонька? — спросил Семен, гладя ее по спутанным волосам.
— Аленкой.
— Откуда ты? Какая беда с тобой приключилась?
Девочка подняла красные, запухшие глазенки, будто еще раз хотела убедиться, что она у своих, потом ткнулась лицом в железный подол Семеновой кольчуги, зашептала:
— Дяденька, миленький, что они наделали, что они наделали!..
Долго они бились с девочкой, долго уговаривали ее, поили водицей. Наконец, вздрагивая, всхлипывая, запинаясь, она рассказала, как они с братцем Павлушей в лесу передовые отряды Орды повстречали, как, пробравшись болотной тропой, прибежала в деревню с криком «Орда идет», как все от мала до велика, запалив избы, ушли в глубь леса на остров посреди болота. Но год был жаркий — болота иссохли, к вечеру вороги, шедшие по следам беглецов, настигли их.