Зорькина песня
Шрифт:
Генька окончательно успокоился.
— А то! Прямо лягушка какая-то, а не девчонка… Во, ребята, случай со мной был! Идём мы с Мишкой, братаном, в ночное на рыбалку, а…
Саша повернулся к открытой двери и стал смотреть, как бежит мимо вагона земля.
«Действительно, лягушонок, — думал Саша. — Рот до ушей, хоть завязочки пришей, и глаза круглые, как коричневые пуговицы… А за себя, видно, постоять умеет. Как она меня! — Саша усмехнулся. — Что ж, сам виноват…»
В степи было безветренно. Быстрый дождь плеснул по вагонам
— Сашка, ты чего сидишь, как лунатик? Я думал, ты спишь…
Саша повернулся к Геньке.
— Думаю. Коля-Ваня один уехал… Трудно ему будет. Он же совсем больной.
— Думай, не думай — только без него мы пропали! — Генька оглянулся на Веру Ивановну и добавил шёпотом: — Крага вчера грозился: «Николай Иванович либе… либел…»
— Либерал?
— Во! — обрадовался Генька и тут же удивился: — У тебя. Сашка, язык, что ли, по-особенному устроен? И как ты их только выговариваешь?
— Ну давай рассказывай дальше, что было, — нетерпеливо заговорили ребята.
— Так я и рассказываю. Я себе, значит, иду на станцию сводку послушать. Наши навтыкали Гитлеру под Тулой, будь здоров и не кашляй! Мильон танков взяли в плен!
— Правда?!
— Точно! Сам слышал, как Левитан рассказывал!
— Генька, ты же про Крагу хотел, — напомнил Саша.
— Так я же про то и говорю… А Крага идёт с нашей, — Генька скосил круглые глаза на Веру Ивановну и перешёл на еле слышный шёпот. — Она голову опустила, а Крага долбит своей палкой, как дятел: «Николай Иванович с вами либе… В общем, распустил вас… родной отец!»
— Это он про Колю-Ваню так?! — возмутились ребята.
— Тише, — зашипел Генька, — говорит: «Я дисциплину наведу!» Почему, мол, про драку не доложили? Это про лягушонка, когда она Сашку по голове чайником тюкнула…
Вера Ивановна подняла голову, прислушалась к шёпоту Геньки. Саша незаметно подтолкнул его.
— Ты чего? — удивился Генька. Оглянулся. И невинным голосом затянул: — Верванна, есть охота, аж кишка кишке марш играет.
— Кто у нас сегодня дежурный? — спросила воспитательница.
— Заяц, Петька! Слышишь?!
— Чего? — послышался с верхних нар недовольный хриплый голос.
— Во даёт! — удивился Генька. — Заяц, а спит всю дорогу, как медведь. Петька, давай дели сухарики!
Петька свесил лохматую голову, посмотрел на смеющихся ребят заспанными глазами.
— Что я, рыжий?
— Перекрашусь в чёрный цвет, был я рыжий, стал я нет! — пропел Генька. Внезапно замолчал и тоскливо добавил: — Эх, хлопцы, тоска берёт… бежим в тыл, как малявки детсадовские. Махнуть бы всем сразу, а?
Петька спрыгнул на пол, потянулся всем своим худым длинным телом.
— Верно, а тебя командиром назначим. Знатный из тебя получится командир!
Генька вскочил:
— А чего? В гражданскую у Будённого
— У тебя?!
— Не, у братана. А мы с ним одной породы. Я, если хочешь, всю винтовку назубок знаю.
— Сиди, — Саша невесело усмехнулся, — не один ты такой…
Саша давно убежал бы на фронт, если бы не слово, которое он дал Николаю Ивановичу.
Незадолго до отъезда директор собрал у себя старших ребят. Тех, кто перешёл в седьмой класс.
— Будем эвакуироваться, — сказал он.
— Как эвакуироваться? — зашумели ребята. — Война же скоро кончится!
— Вот посмотрите, к Седьмому ноября! — уверенно крикнул Петька Заяц — лучший Сашин друг.
Николай Иванович поднялся из-за стола. За его спиной висела на стене шапка-будёновка с матерчатой красной звездой на рыжеватом, опалённом огнём козырьке. В этой шапке Николай Иванович воевал на гражданской.
— Будем эвакуироваться, — повторил Николай Иванович и отошёл к окну. Повернулся к ребятам спиной. Сгорбился.
Ребята присмирели. Саша смотрел на Николая Ивановича, каждому слову которого он привык верить, и в душе у него шевельнулось сомнение. Неужели Николай Иванович испугался бомбёжек? Неужели он не верит в быструю победу? Как же так?
— Это… это трусость, — тихо сказал Саша. Сказал и сам испугался своих слов.
Николай Иванович даже не обернулся. Только сгорбился ещё больше, засунул ладони в рукава телогрейки, приподнял плечи.
Мальчишки молча смотрели на директора и ждали. Николай Иванович несколько минут стоял не двигаясь, потом повернулся к ребятам. Вытащил из кармана портсигар, достал папиросу, но так и не закурил.
— Сколько в детском доме детей? — неожиданно спросил он.
Саша растерялся.
— Не знаю, человек семьдесят, наверное.
— Пятьдесят. Пятнадцать человек мы отправили в госпиталь после бомбёжек, — жёстко сказал Николай Иванович. — Мы же не трусы, правда, Саша? Мы храбро подставляем малышей под бомбы.
— Я же не про это, — протестующе сказал Саша.
— А я про это. И ни про что другое мы с вами не имеем права сейчас говорить. Мы должны вывезти в тыл пятьдесят детей, чтобы сохранить Родине живыми и здоровыми пятьдесят будущих рабочих, инженеров, учителей, учёных… И не думайте, что это будет легко…
Николай Иванович подошёл к столу, положил руки на плечи Саше и Петьке.