Зорро

Волков Александр И.

– К чему ты все это говоришь? – спросил он вслух.

– К тому, что если господин даст шерифу знать, где находится Тилькуате, господин не останется внакладе, – сказал старый индеец. – Тилькуате простит…

– Не пори чушь! – перебил дон Росендо. – Сейчас ты на моем ранчо, и если за тобой не было хвоста, о твоем местонахождении не узнает ни одна собака…

– Кроме Бальтазара, – усмехнулся Тилькуате.

– Бальтазар не в счет, – сказал дон Росендо, – он свой.

Они немного помолчали, потом Тилькуате шагнул вперед и молча вытянул перед собой сжатую в кулак руку. Кулак был не пустой; приглядевшись, дон Росендо заметил, что из горсти выглядывает маленькая голубиная головка.

– Это голубь из шерифовой голубятни, – пояснил Тилькуате. – Если у сеньора

найдется что сказать шерифу, птица доставит послание за пару часов.

– Может, ты уже и послание сочинил? – рассердился дон Росендо, принимая голубя из морщинистой ладони и внимательно приглядываясь к его голым чешуйчатым лапам.

– Сеньор шутит, – понурился Тилькуате. – Сеньор забыл, что Тилькуате не умеет не только читать, но и писать.

– Учись, – сказал дон Росендо наставительно, – учиться никогда не поздно.

С этими словами он подошел к окну, приоткрыл створку и разжал пальцы, придерживавшие кончики голубиных крыльев. Голубь встал на лапки, потоптался на ладони дона Росендо, покрутил гладкой глазастой головкой, взмахнул крыльями и, с треском пробив шелестящий лиственный полог, исчез в искрящемся звездном сумраке. Исчез и Тилькуате; когда дон Росендо обернулся, спальня была пуста, и лишь седая спутанная борода на ночном столике указывала на то, что старый индеец посетил своего сеньора в реальной человеческой плоти, а не в виде бесплотного призрака.

Остаток ночи прошел сравнительно спокойно, только Бальтазар дважды или трижды глухо урчал под самыми воротами, но дон Росендо отнес это на счет койотов, путавшихся вокруг ранчо в надежде поживиться объедками. К тому же утром выяснилось, что перед самым восходом ожеребилась кобыла, а это выбросило в окружающий воздух такую густую волну пряных, плотских запахов, что было бы неудивительно, если бы слуги обнаружили где-либо вблизи ограды когтистые следы ягуара.

Это соображение высказал за утренним кофе дон Диего, не покидавший ранчо на протяжении последних трех или даже четырех суток. Дон Росендо сперва опасался столь близкого соседства сеньора де ла Вега с Касильдой, но, приглядевшись к сестре, заметил в ней странную перемену. В первую очередь, в одежде: Касильда стала одеваться подчеркнуто женственно. Кроме того, изменился ее тон: теперь сестра как бы смирилась со своей подчиненностью, что едва приметно выражалось в ее готовности согласиться с мнением мужчин еще прежде, чем это мнение высказывалось. Такая позиция со стороны производила на дона Росендо впечатление, будто дон Диего и Касильда, не сговариваясь, инстинктивно, составили некое подобие дуэта, где девушка добровольно взяла на себя исполнение второй партии. При этом в разговоре их голоса звучали так согласно, так перекликались, переплетались между собой вне всякой связи с произносимыми при этом словами, что дон Росендо порой ощущал даже что-то вроде неловкости: ему казалось, что его уши слышат нечто такое, что для них отнюдь не предназначено.

Голоса словно пели, встречаясь друг с другом, и даже не слишком чувствительный к музыкальным звукам дон Росендо слышал в них некие новые, неизвестные ему модуляции, говорящие о том, что между их обладателями все давно решено, а для таких формальностей, как официальное обращение к брату как главе семьи, венчание и прочие хлопотливые церемонии, просто не наступило подходящее время. И тем не менее дон Росендо каждое утро выходил к столу с беспокойной мыслью о том, что он скажет, если дон Диего, пользуясь опозданием Касильды, вдруг обратится к нему с такими простыми и в то же время ко многому обязывающими словами: «Дон Росендо, мои чувства по отношению к вашей сестре дошли до такого предела, что я обращаюсь к вам, как к старшему брату…» И так далее. Что-нибудь про то, что у него, дона Диего, есть основания надеяться на взаимность, про общие тяготы и интересы, про дружбу, которую только укрепят завязавшиеся родственные узы, и прочее в том же роде. Тем более что после главного признания все остальное будет произноситься так, машинально, лишь бы занять время, которое потребуется дону Росендо, чтобы ответить просителю в соответствии с тем,

как он, дон Росендо, относится к его предложению.

«Элементарная вежливость требует начать ответ с того, что для меня это неожиданность и большая честь, – размышлял про себя дон Росендо, сидя на веранде перед чистым прибором и прислушиваясь к шагам на галерее. – Все это, разумеется, вранье, особенно насчет неожиданности, но везде есть свои правила, и дон Манеко точно так же станет говорить со мной, если я явлюсь просить руки его свояченицы…»

За этими размышлениями хозяина ранчо застал дон Диего, легкими шагами приблизившийся к столу и плавно опустившийся в неглубокое плетеное кресло напротив дона Росендо. Молодые люди обменялись утренними приветствиями, а затем дон Диего вдруг спросил, как прошла ночь, не слышал ли дон Росендо каких-либо подозрительных звуков? Дон Росендо немного подумал, а затем отрицательно покачал головой, как бы вынуждая собеседника поделиться основаниями своих опасений. Он полагал, что дон Диего начнет говорить что-то о рычании Бальтазара, о протяжных, словно человеческих, стонах жеребившейся кобылы, о сперва грубой, а затем умиротворенной ругани конюхов, принимавших жеребенка, но собеседник нетерпеливым жестом как бы отбросил в сторону эти мелкие бытовые подробности и, в упор взглянув на дона Росендо, коротко спросил:

– Тилькуате?..

– Что Тилькуате? – подскочил от неожиданности дон Росендо.

– Нам снятся одинаковые сны, – улыбнулся дон Диего. – Я видел, как старик предлагал вам продать его за десять тысяч песо.

– Это большие деньги, – уклонился дон Росендо от прямого ответа.

– А для него так и вообще немыслимые, – сказал дон Диего. – И за что?.. За то, чтобы вытянуть из него, где и как он прикончил этого мерзавца Роке? Как вы думаете, если бы Тилькуате при всех пырнул его ножом в кабаке и тут же смылся, газетка стала бы поднимать такой шум?

– Полагаю, что нет, – сказал дон Росендо. – Мало ли негодяев – как, впрочем, и порядочных людей – гибнет в поножовщине и перестрелках.

– Отсюда вывод: кого-то не меньше, чем нас с вами, интересуют два обстоятельства, наилучшим образом определяющих положение того или иного события в исторической картине мира, – подхватил дон Диего, – время и место!

– Но десять тысяч песо – это очень большие деньги, – повторил дон Росендо.

– Значит, кто-то рассчитывает получить стократ, – заявил дон Диего. – И этот кто-то уже действует, причем не первый день. Нанятые им руки рыли ловчие ямы и ставили самострелы на тропе, ведущей к идольскому капищу, они же вырвали сердце у несчастного бедолаги, с тем чтобы натравить падре, а следом за ним и прочий народ на ни в чем не повинных индейцев, эти же руки чуть не убили вас, благородный сеньор, нанеся на седло вашего жеребца какое-то смертоносное снадобье, – вам мало? Нужны еще какие-то доказательства того, что ваше существование приводит в ярость некоего могущественного, но пока еще неуловимого врага?

– Я, кажется, догадываюсь, кого имеет в виду дон Диего, – раздался негромкий голос Касильды.

Собеседники настолько увлеклись разговором, что не заметили, как девушка появилась в дверях, ведущих из холла на оплетенную виноградом галерею.

– Кого? – быстро спросил дон Росендо, обращаясь к дону Диего.

– Иметь в виду еще не значит иметь неопровержимые доказательства, – спокойно возразил тот. – Наш враг, при всем своем могуществе, достаточно хитер, чтобы не действовать в открытую…

– Трусливый негодяй! – с жаром воскликнул дон Росендо. – Скажите имя, и я найду способ заставить его выйти к барьеру! Если у него, разумеется, есть какие-то представления о чести!..

– Вы хотите прослыть бретером? – усмехнулся дон Диего. – Мало вам обвинений в связи с пресловутым, как сказано в нашей газетке, Зорро, в том, что ваш слуга Тилькуате коварно прикончил Роке, в безбожии, о котором в своих проповедях твердит падре, вспоминая, как вы протестовали против разрушения капища, – всего этого вполне достаточно, чтобы упрятать вас за решетку еще до того, как почтовый голубь или конный секундант доставят картель вашему противнику!