Зорро
Шрифт:
И вдруг в какой-то момент все трое, в том числе донья Лусия, поняли, что случилось нечто фантастическое: карточные персонажи вышли из повиновения заклинателя и зажили собственной, подчиненной совсем иным законам жизнью. В этой жизни не было ни прошлого, ни будущего, было одно сплошное настоящее, и потому, если кто-либо хотел узнать, что с ним сбудется в ближайшем или отдаленном будущем, карты разыгрывали это событие так, как если бы оно уже совершалось на глазах взволнованного вопрошателя. Их язык был, разумеется, отличен от обычного человеческого языка, но для посвященного его туманные и загадочные периоды не представляли неразрешимой
Следует, однако, сказать, что ни дон Манеко, ни донья Лусия, ни даже сам дон Росендо не были особенно искушены в многозначной символике карточных комбинаций, но постижение пришло внезапно, как озарение, в тот же миг, как молодой человек – звездочет, маг, заклинатель – почувствовал, что колода уже не повинуется его чувствительным пальцам. И вот уже теперь все трое читали свои судьбы с такой легкостью, с какой обыватель пробегает за чашкой чая жирные заголовки утренних газет: новости торговли, сплетни, биржевые страсти, ограбления, убийства, судебные отчеты, поздравления и, наконец, колонка некрологов в скорбных типографских рамочках с черными бантиками по углам. Но если эта полиграфическая панорама в большинстве случаев оставляет обывателя равнодушным, кроме, быть может, сообщений о смерти близких когда-то людей или о выходящих из ряда вон преступлениях, то сухо щелкающий по наборной столешнице глас карточного оракула звучал в ушах дона Манеко подобно вою иерихонских труб, от которого рухнули неприступные крепостные стены.
Ни внезапного богатства, ни счастливого брака, ничего, кроме зловещей пиковой масти, обступавшей горбоносого короля бубен сотней глянцевых, ядовито-черных наконечников. Поражение следовало за поражением, коварные планы либо рушились, либо оборачивались против составителя, а «клад Монтесумы», то, что понимал дон Манеко под внезапным обогащением, таил в себе не только казенный дом, но и гибель своего настойчивого соискателя.
Перед доньей Лусией разворачивались совсем другие перспективы: карточные веера играли красками и представлялись девушке в виде букетов пышных роз, подносимых ей молодым кабальеро, сбросившим свое карнавальное обличье. Теперь их глаза встречались все чаще, а взгляды были полны такой страсти, что, если бы озлобленный предсказаниями дон Манеко внес в их скрещенье срезанный кончик своей сигары, не исключено, что он бы затлел и закурился тонкой струйкой дыма.
– Чушь!.. Бред!.. – чуть слышно бормотал почтенный дон, всовывая сигару в узкую щель между половинками орлиного клюва. – Этот щенок, мальчишка вздумал провести меня, дона Манеко Уриарте, владевшего этим ранчо и всем, что лежит в его окрестностях, еще в те времена, когда он на ощупь искал сосок материнской груди!.. Наглеца надо осадить! В моих погребах, я надеюсь, еще найдется свободная кладовочка, прикрытая железной дверцей с решетчатым оконцем! Но все надо проделать незаметно, чтобы никто ничего не заподозрил…
Дон Манеко отвел сигару в сторону и как бы невзначай стряхнул пепел на разбросанные по столешнице карты. Для четырех рослых слуг, стоявших за спинками кресел и неотрывно наблюдавших за всем, что происходит на площадке для танцев, этот знак был сигналом к тому, что собеседник хозяина должен незаметно исчезнуть из поля зрения участников карнавала. Способ был уже отработан: обойти сидящего предсказателя со спины и, закрыв его от случайных любопытных взглядов, оглушить легким тычком пальца в сонную артерию.
Занятые приведением этого нехитрого плана
Вся метаморфоза случилась так мгновенно, что прежде чем кто-то крикнул: «Зорро!» – двое из четверых слуг уже корчились на досках веранды, а еще двое дрожащими руками выдергивали из-за широких кушаков ножи. Но пустить свое оружие в ход они так и не успели: звездочет с неожиданной для его возраста прытью набросил на ближайший клинок тяжелый бархатный край своей мантии и, пока растерянный слуга соображал, откуда взялась эта неожиданная помеха, сомкнутыми костяшками пальцев ударил его в кадык. Тем временем Зорро успел управиться с последним, четвертым противником, но шум и суета потасовки уже привлекли внимание не только гостей дона Манеко, но и многочисленных охранников, изрядная часть которых была так же облачена в различные костюмы и маски, что позволяло им до поры до времени ничем не выделяться из толпы.
Однако теперь пришло время приступить к исполнению своих прямых обязанностей: кто-то сбросил маску, кто-то в несколько рывков высвободился из пышных юбок, гости отступили, и вскоре Зорро, Касильда и дон Росендо оказались лицом к лицу примерно с дюжиной крепких молодцов, наступавших на них со всех сторон площадки постепенно сжимающейся дугой. Музыканты также оставили свои инструменты и, вооружившись кто кинжалом, кто коротенькой шпажкой, приготовились принять участие в столь неравной на первый взгляд схватке.
Дон Росендо, успевший уже сбросить тяжелую мантию, оглянулся назад, дабы беглым взглядом определить возможность отступления внутрь дома дона Манеко, но хозяин был начеку: он опрокинул столик, сдвинул кресла, нырнул за их высокие спинки и выставил поверх них два длинноствольных кольта с взведенными курками. Растерявшаяся донья Лусия как будто сделала какое-то движение в сторону дядюшки, но, опасаясь, что любой неосторожный жест с ее стороны может привести к выстрелу, остановилась на полпути.
– Взять живьем! Живьем! – глухо рычал из-под орлиной маски дон Манеко. – Пора не только узнать, кто пытается творить правосудие на свой манер, но и публично наказать наглеца и его, как мы теперь не сомневаемся, сообщников!
Отступать было некуда, оставалось лишь драться в расчете на то, что приказ дона Манеко все же не останется в пренебрежении и это даст обороняющимся определенные преимущества. Сперва все так и происходило: дон Росендо, Зорро и Касильда отступили к центру площадки и, встав спина к спине, весьма успешно отражали наскоки нападавших, которые, впрочем, старались не столько причинить своим противникам какие-либо увечья, сколько вымотать их до такого состояния, когда можно будет просто повязать смутьянов при помощи волосяных лассо.